II. Rezensionen Bern u.a.: Peter Lang 2013. 388 S.

II. R e z e n sio n e n
Die Welt der Slaven LX, 2015, 180-202.
Walter S m y rn iw: Ukrainian Science Fiction. Historical and thematic perspectives.
Bern u.a.: Peter Lang 2013. 388 S.
Walter Smyrniw, emeritierter Professor für Slavistik der renommierten McMaster
University in Hamilton/Ontario, legte 2013 nach Jahren der Recherche und konzentrierten Arbeit seine große Monographie über die Ukrainische Science Fiction (USF) im 20. Jh. auf Englisch vor, über die damit nun endlich ein maßgebendes Standardwerk geschaffen wurde. Das ist eine Pionierleistung, die gar
nicht hoch genug eingeschätzt werden kann. So etwas gab es bislang weder in
ukrainischer, noch in russischer und schon gar nicht in englischer Sprache. Das
konnte auch nur ein Wissenschaftler wie Smyrniw leisten, der alle drei Sprachen
gleichermaßen beherrscht und darüber hinaus noch des Deutschen kundig ist.
Mit großer Akribie und wissenschaftlicher Zuverlässigkeit, mit sicherer Gestaltungskraft und in gut lesbarer Sprache, die auch ein breiteres Publikum erreicht,
ist es ihm gelungen, die Entwicklung, die Spezifik, die kulturpolitischen Rahmenbedingungen und den erstaunlichen thematischen Reichtum der USF im
Zeitraum von 1906 bis 2000 in 20 Kapiteln auf knapp 400 Seiten darzustellen.
Den Anspruch, damit eine vollständige oder erschöpfende Darstellung der Geschichte der ukrainischen Science Fiction zu bieten, erhebt er nicht. Er beschränkt sich programmatisch auf deren thematischen Entwicklungsgang, Fragen
von Form, Stil und literarischer Wertigkeit berührt er nur am Rande.
Anders als die sowjetische Literaturwissenschaft behauptete, die während der
Sowjetherrschaft über die Ukraine von 1922 bis 1991 die absolute Deutungshoheit beanspruchte, bildet den Beginn der USF nicht erst Vynnychenkos (Володимир Винниченко) dreibändiges Erfolgsbuch „Soniashna mashyna“ („Сoняшна машина“) von 1928. Die ersten drei SF-Autoren waren Krat, Chaikovskyi
und Kapii, junge technikbegeisterte Sozialisten, nicht aber Anhänger der
Bolschewiki, weshalb ihre in der Ukraine oder im Westen erschienenen Werke
von der sowjetischen Zensur totgeschwiegen wurden. Die erste ukrainische
Utopie, der Kurzroman des Emigranten Pavlo Krat (Павло Крат) „Koly ziishlo
sontse: opovidannia z 2000 roku“ („Коли зiйшлo сонце: оповідання з 2000
року“), erschien bereits 1918 in Toronto, blieb aber in ihrer Heimat unbekannt.
In seiner nicht etwa nationalistischen, sondern globalen Vision imaginierte der
Sozialist und presbyterianische Geistliche die religiöse Utopie einer Weltgesellschaft, wo man, nicht zuletzt dank der Nutzung von Solarenergie, in Freiheit,
Wohlstand und Frieden lebt. Ebenso blieben Mykola Chaikovskyi’s (Микола
Чайковський) „Za sylu sontsia“ („За силу сонця“) von 1925, eine kühne Voraussicht der Nutzung von Sonnenenergie in großem Stil, und Myroslav Kapii’s
(Мирослав Капій) „Kraina blakytnych orkhidei“ („Країна блакитних орхідей“)
von 1932, die erste Beschreibung einer interplanetarischen Reise, dem ukrainischen Lesepublikum vorenthalten.
Die einzige Publikation einer im Ausland geschriebenen Utopie war Volodymyr Vynnychenkos „Sonnenmaschine“, die zwischen 1928 und 1930 dreimal
in Maximalzahl aufgelegt, danach aber bis 1989 totgeschwiegen wurde. Der Best-
Rezensionen
181
seller, der in Deutschland spielt und keinen einzigen ukrainischen Protagonisten
hat, faszinierte die Leser mit seiner heterogenen Mischung von Abenteuer-, Detektiv- und Liebesroman mit philosophischer, psychologischer und ironischer Finesse, dazu mit Elementen der Sozial- und Politsatire auf die Weimarer Republik und auf einen drohenden Welt- und Bürgerkrieg. Im Fokus der spannenden
Handlung steht der brillante Berliner Chemiker Dr. Shtor, Erfinder der Sonnenmaschine, die unentgeltlich Solarbrot aus Gras und Elektroenergie für alle
produziert. Vynnychenko entwirft die komplexe Vision einer Zukunftsgesellschaft, der wissenschaftliche Erfindungen Segen und zugleich Schaden bringen.
Die gigantische Sonnenmaschine beschert ihr zwar komplette ökonomische Freiheit, doch mitsamt ihren Gefahren von Lethargie, Erschlaffung und dem Größenwahn des „Mensch-Gottes“. Aus scharfen Interessenkonflikten, grassierender
Apathie und militärischer Bedrohung kann die pervertierte Zukunftsgesellschaft
nur durch die Rückkehr zur Arbeit, durch den Charme und die moralische Kraft
emanzipierter Frauen gerettet und endlich soweit humanisiert werden, dass sie
gemäß dem christlichen Liebesgebot den äußeren Feind mit passivem Widerstand überwindet und alle miteinander einigermaßen frei leben können. Der
große Atem der Utopie ist zwar unverkennbar, aber durch Ironie gebrochen.
Kaum hatten die Sowjetbehörden gemerkt, dass dieses beispiellose Erfolgsbuch alles andere war als ideologiekonform, wurde es aus dem Verkehr gezogen,
eingestampft und nicht wieder aufgelegt. Das konnte aber seiner stimulierenden
Wirkung auf Leser und aufstrebende SF-Autoren keinen Abbruch tun, bis hin
zu Machwerken wie Lisovyi’s (Петро Лісовий) „Chervona raketa“ („Червона
ракета“) von 1932, einem unverschämten Plagiat von Kurd Laßwitz’ Erfolgsbuch
„Auf zwei Planeten“ von 1897.
Mit Vynnychenkos „Sonnenmaschine“ erreicht eine Besonderheit der USF gegenüber zeitgenössischer SF-Literatur im Westen ihren Höhepunkt: die Vision
von der Nutzung der Sonnenenergie, die wir bei gleich drei ukrainischen Schriftstellern finden, und zwar viele Jahre vor deren faktischer Entdeckung im Jahr
1954. Smyrniw sieht einen Hauptgrund dafür im starken Einfluss von Kurd
Laßwitz (1848-1910), einem der Gründerväter der modernen Science Fiction, der
in Deutschland gleichen Rang hatte wie H.G. Wells in England und Jules Verne
in Frankreich. Sein zweibändiger Roman „Auf zwei Planeten“, ein Opus von
über tausend Seiten, erschien siebzehn Jahre nach Percy Gregs Roman „Across
the Zodiac“ von 1880 (dt. „Jenseits des Zodiakus“, 1882) und zwei Jahre vor der
Buchfassung von H.G. Wells’ „War of the Worlds“, dem wohl berühmtesten und
einflussreichsten Science Fiction Roman aller Zeiten, der mehrfach verfilmt
wurde.
Alle drei Romane handeln von der Konfrontation zwischen Menschen und
Marsbewohnern. Laßwitz’ Mars-Roman wurde ein Bestseller, erschien mehrfach
bis 1930 in astronomischen Auflagenziffern, wirkte auf Expressionisten wie Georg Heym und wurde schnell in viele Sprachen übersetzt, 1903 und 1925 auch
ins Russische, ins Englische allerdings erst 1971. Die gesellschaftskritischen SFTexte des Autors gerieten größtenteils in Vergessenheit, nachdem sie von den
Nationalsozialisten verboten wurden, denen Laßwitz’ humanistische und pazifistische Anschauungen nicht ins braune Konzept passten. Bis 1979 war „Auf zwei
Planeten“ zwar in meist gekürzten oder bearbeiteten Ausgaben greifbar, aber
noch immer weithin vergessen, bis auf Ausnahmen wie Arno Schmidt, der Laß-
182
Rezensionen
witz schätzte. Eine angemessene Editionspraxis hat erst kürzlich eingesetzt, seit
die illustrierte „Kollektion Laßwitz“ von Dieter von Reeken herausgegeben wird.
Zu Beginn des zweiten Teils beschreibt Laßwitz die sozialen und politischen
Strukturen der Marsgesellschaft, eine Art hochtechnisierten Globalkommunismus, u.a. mit extensiver Nutzung der Sonnenenergie durch Kollektoren auf allen
Dächern, um sie in Elektrizität zu transformieren; mit der Herstellung künstlicher Nahrung für alle und einer Lichtmaschine, die entweder als „Retrospektive“
scheidende Lichtstrahlen zurück hält, um Ereignisse aus der Vergangenheit auszuleuchten, oder als „Lichtdepesche“ Nachrichten mit Lichtgeschwindigkeit zu
anderen Planeten übermittelt. Laßwitz übertraf mit seinem breiten Spektrum an
Hochtechnologie und Apparatebau jeden anderen SF-Autor um 1900. Die drei
Ukrainer konnten den viel beachteten Roman auf Russisch oder auch auf
Deutsch lesen, da sie sich jeweils längere Zeit im deutsch-österreichischen
Sprachraum aufhielten. Gleichwohl handelt es sich keineswegs um Laßwitz-Epigonen, da alle drei Romane ihre eigene Konstruktion und Thematik haben.
Einen nennenswerten Einfluss auf die westliche SF konnten sie aber nicht ausüben. Die Übersetzungen von Krat ins Englische und Vynnychenko ins Französische und Deutsche konnten nie publiziert werden.
Seit den frühen Dreißiger bis in die späten Fünfziger Jahre blieb das SFGenre dann durch das Dogma des Sozialistischen Realismus auf ideologisch
sanktionierte Themen einer „Science Fiction mit Nahzielen“ eingeschränkt, wie
z.B im Falle des linientreuen Vorzeigeautors Jurii Smolych (Юрій Смолич).
Ganz anders sah es mit der ukrainischen SF-Literatur in der Emigration nach
dem Zweiten Weltkrieg aus, wo sich ohne ideologische Gängelung neue Themen entwickeln konnten. Obwohl es Mittelmaß auch hier gab, stachen mit Iurii
Balko (Юрій Балко) und Liudmyla Kovalenko (Людмила Коваленко) zwei
hochkalibrige Autoren hervor. Balko beschreibt in „Inzhener Marchenko“ („Інженер Марченко“, erschienen 1947 in Augsburg) nicht nur technische Wunderdinge, wie elektronische Kleingeräte oder fliegende Autos, sondern auch einen
ethisch verantwortungsbewussten Wissenschaftler, der sich für eine friedenstiftende Weltregierung engagiert. Kovalenko imaginiert in „Rik 2245“ („Рік 2245 “,
erschienen 1957 in New York) nicht nur neue mechanische Erfindungen und
nukleare Technologien, sondern auch sozialen Wandel, die Gleichberechtigung
der Frau und den Glauben aller an denselben Gott, Themen, die wir übrigens
schon von Vynnychenko kennen. Bei beiden Autoren wird klar, dass sie das Erbe westlicher SF von Bellamy und Morris, H.G. Wells, Jules Verne und Laßwitz
kreativ weiter entwickelten.
Im Zuge des Tauwetters nach Stalins Tod, Chruschtschows Rede auf dem 20.
Parteitag 1956 mit der Propagierung einer Politik der „friedlichen Koexistenz“
und inspiriert vom internationalen Aufschwung der Raumfahrt kam es zu einer
anhaltenden Renaissance der ukrainischen SF seit den Sechziger Jahren, die bis
zum Ende des 20. Jh. zum meist gelesenen Genre der einheimischen Literatur
wurde, besonders unter der Jugend. Die Thematik wurde reicher und fokussierte
neue Aspekte der menschlichen Natur und der Bestimmung des Menschen, die
in der Konfrontation mit fremden oder künstlichen Lebensformen hervortreten,
wie mit Robotern, Androiden oder synthetischen Varianten des homo sapiens.
Dabei schälten sich zwei gegensätzliche Tendenzen der neuen Diversität
heraus. Die prometheisch-technologische Richtung vertrat Ihor Rosochovatski
Rezensionen
183
(Ігор Росоховатський), der verkündete, dass mit Hilfe neuer Technologie die
Schöpfung einer neuen synthetischen Spezies Mensch möglich werde, des „syhom“ mit unbegrenzten Kräften und ewigem Leben.
Die transformatorisch-spirituelle Linie vertrat dagegen Oles Berdnyk (Олесь
Бердник, 1926-2003). In über zwanzig Büchern sucht der bei weitem produktivste Autor ukrainischer SF den Leser davon zu überzeugen, dass in einer fernen Zukunft der Mensch nicht mehr auf seine materielle Existenz und auf
technische Erfindungen beschränkt bleiben werde. Vielmehr werde die ganze
Menschheit durch die Kybernetik in unsterbliche Wesen von reiner Energie
verwandelt werden und im Reich der theistisch-evolutionären Noosphäre existieren – ganz im Sinne der Evolutionstheologie der Schöpfung des französischen
Jesuiten, Theologen und Paläontologen Pierre Teilhard de Chardin (1881-1955).
Zunehmend bestand Berdnyk emphatisch auf dem Primat des menschlichen
Geistes und der weiteren Evolution der Menschheit über ihre gegenwärtige
Physis hinaus. Seine metaphysische Haltung brachte ihm die Verurteilung zu
mehrjähriger Haft in Straflagern des Gulag ein, aus der er jedoch ungebrochen
und mit dem unerschütterlichen Willen zu unabhängigem Denken zurückkehrte. 1956 rehabilitiert, schrieb er unbeirrt weiter im Geiste eines christlichen
Humanismus, wurde seit 1976 zu einem der Wortführer der ukrainischen Helsinki-Bewegung für Menschenrechte und kandidierte 1991 nach der Unabhängigkeit für das Amt des Staatspräsidenten. Mit „Kamerton Dazhboha“ („Камертон Дажбога“) schrieb er die erste Utopie, in der die Gestalt Jesu auftritt.
Zur Themendiversität gehört seit dem Boom der USF nach dem Tauwetter
auch das planetarische Lachen, das das Genre und seine Helden, wenn auch erst
spät, mit einem neuen Sinn für Humor und kritische Distanz parodiert. Ein
prominentes Beispiel dafür ist Jurii Iacheikins (Юрій Ячейкін) Trilogie über
Abenteuer im Weltraum, ein Eisbrecher des bis dato in sturem Ernst erstarrten
Genres. Er erlaubt sich ein quasi-homerisches Gelächter über endlos wiederholte
SF-Klischees, aufgeblasene Raumschiffkapitäne, schwarze und weiße Löcher der
Astrophysik oder Paradoxien von Paralleluniversen und schuf damit neues Lesevergnügen. Der neue Trend etablierte sich schnell, z.B. in den Geschichten von
Vasyl Berezhznyi (Василь Бережний), mit dem von Mary Shelley entlehnten
Pygmalion-Motiv, oder von Volodymyr Zaietz (Володимир Заєць), mit Flops
und Defekten, wie dem einer Zeitmaschine, der nur noch ein Silberdraht und
eine Fahrradkette fehlt, um korrekt zu funktionieren, weshalb sie eine Explosion
von Riesenzeitwellen im Keller verursacht. Diese und andere SF Autoren erkannten zunehmend, dass Witz und Humor nicht nur eine wichtige Rolle für
die Zukunft der Menschheit spielen, die ohne Humor verkümmert, sondern
auch für die Revitalisierung des Genres.
Insgesamt bescherte der beispiellose Reichtum der USF seit den Fünfziger
Jahren dem Lesepublikum nicht nur einen Sturzbach neuer Publikationen und
ein neues Spektrum von SF Themen, sondern neben kosmischem Humor auch
kühne und innovative Visionen über die physische und spirituelle Zukunft der
Menschheit. Man darf darauf gespannt sein, welchen Weg das Genre in der
Ukraine des 21. Jh. zu nehmen vermag, deren aktuelle politische Turbulenzen
der Autor noch nicht vorhersehen konnte.
Die reiche Thematik wird mit energischem Zugriff plastisch gestaltet und
analytisch durchdrungen; der Leser wird behutsam und zielgerichtet an die
184
Rezensionen
Hand genommen und durch einen Zeitraum von hundert Jahren geführt. Bei der
sehr klaren formalen und gut durchdachten Anlage des Buches bleiben gleichwohl einige Miniwünsche offen. So hätte ich in der chronologischen Auswahlbibliographie an Primärtexten auch Angaben zum Seitenumfang, im Namensregister die Lebensdaten der wichtigsten Autoren und im Inhaltsverzeichnis deren
Namen im Titel der Kapitel erwartet, damit sie sich besser einprägen können.
Statt auf Hinweise in den Fußnoten angewiesen zu sein, hätte ich mir zum
besseren Überblick eine knappe Bibliographie der wichtigsten Sekundärliteratur
gewünscht.
Das Hauptverdienst von Smyrniws Pionierarbeit besteht aber darin, dass sie
nun endlich eine erste Monographie zur USF bietet und den Anstoß dazu gibt,
dass die Geschichte der ukrainischen Literatur des 20. Jh. und die einschlägigen
Referenzwerke umgeschrieben und die Geschichte der ukrainischen SF, einschließlich ihrer Poetik und literarischen Wertung, überhaupt erst noch geschrieben werden muss. Ohne Smyrniws grundlegendes Standardwerk wird man dabei
nicht auskommen.
Innsbruck
([email protected])
M a ria D e p p e rm a n n
Oлег К о р о с т е л е в, Mанфред Ш р у б a (ред.): «Современные записки» (Париж,
1920–1940). Из архива редакции. Том 4. Москва: Новое литературное обозрение 2014. 1152 стр., ил.
Вышел из печати четвертый, заключительный, том уникального собрания
переписки, которую вели редакторы «Современных записок» с авторами
журнала на протяжении всей его истории. В рецензируемой книге, как и в
предыдущих томах, опубликованы письма видных деятелей гуманитарной
культуры русского зарубежья различных специальностей, в соответствии с
«жанровой» спецификой «толстого журнала»: историков, философов, общественных и политических деятелей, критикoв и писателей, начиная от
М.М. Карповича и заканчивая И.С. Шмелевым. В отдельных подборках
представлены письма поэтов-эмигрантов и беглецов из СССР 1930-х гг.
(В.В. и Т.В. Чернавины, И.Л. Солоневич). Том снабжен «Указателем писем»
и «Сводным указателем имен», причем последний отсылает не только к
предыдущим томам – первому, второму и третьему, но и к так называемому «нулевому тому», то есть к изданию: «Вокруг редакционного архива “Современных записок”»1.
1
Коростелев, О., M. Шрубa (ред.): Вокруг редакционного архива «Современных
записок» (Париж, 1920-1940). Сборник статей и материалов. Москва: Новое литературное обозрение 2010.
Rezensionen
185
В рецензии на первый том данного издания мы показали ключевую роль
И.И. Фондаминского в формировании беллетристического отдела «Современных записок»2. Четвертый том также содержит в себе богатые материалы, свидетельствующие о его выдающейся роли в руководстве, на этот раз,
публицистическим отделом журнала. О.В. Будницкий, опубликовавший переписку В.А. Маклакова с редакторами «Современных записок», подчеркивает решающее значение И.И. Фондаминского в появлении на страницах
журнала такого значительного небеллетристического текста, как воспоминания этого выдающегося общественного и политического деятеля: «Появление маклаковских размышлений на страницах эсеровского журнала […]
было явлением удивительным. Ведь надпартийным журнал был все-таки
преимущественно по эстетической, нежели по политической части. “Виновником” был […] Фондаминский» (c. 123)3. Характеризуя историю сотрудничества с «Современными записками» Г.П. Федотова, В.В. Янцен отмечает
«настойчивость и незаурядные дипломатические способности» (c. 595), которые проявил И.И. Фондаминский ради его приобретения в качестве постоянного автора журнала. Причем, добавим от себя, И.И. Фондаминскому
приходилось бороться за Г.П. Федотова не только с остальными редакторами «Современных записок», но и внушать самому Г.П. Федотову уверенность в своих силах, убеждая его в сочувственном отношении В.В. Руднева
и М.В. Вишняка к его писаниям4. В.В. Янцен также пишет о курировании
И.И. Фондаминским в «Современных записках» работ Г.В. Флоровского (c.
642). По словам исследователя, сам Г.В. Флоровский свидетельствовал, что
«публикацией своих книг об Отцах Церкви в типографии социалистов-революционеров он обязан И.И. Фондаминскому, оказавшему организационную и финансовую помощь» (c. 655).
В переписке между И.И. Фондаминским и М.В. Вишняком зафиксированы драматические эпизоды борьбы первого за авторов журнала. По поводу
публикации упомянутых мемуаров В.А. Маклакова между ними возникла
полемика, в результате которой и тот, и другой сформулировали принципы
своей редакторской стратегии. Таким образом, мы имеем редкую возможность выяснить легшие в основу формирования публицистического отдела
«Современных записок» взгляды И.И. Фондаминского. Как следует из письма М.В. Вишняка И.И. Фондаминскому от 17 марта 1929 г., первый был категорически против появления на страницах «Современных записок» работ
Г.В. Флоровского, Г.П. Федотова, Ф.А. Степуна, В.А. Маклакова, ввиду несовместимости их идеологии с пропагандируемым им «общественно-политическим» направлением журнала: «Все, что ты считаешь “гвоздями” журнала
– Флоровский, Федотов, Маклаков и Степун… – все рвет и ранит, как подлинный гвоздь… И тут миросозерцательная метафизика перемешивается с
“метафизикой” политической. Ибо не случайно ты так упорно отстаиваешь
Маклакова… Если идти в таком направлении, что “С[овременные] з[аписки]” за бесталанностью редакторов должны стать сборищем талантов, независимо от того, чтó они талантливо защищают и проповедуют, очевидно,
2
Черкасов, В.А.: К истории «Современных записок»: формирование беллетристического отдела. Русская литература 2013, № 2, 266-268.
3
Здесь и далее в скобках указываются страницы рецензируемого тома.
4
См. письма И.И. Фондаминского Г.П. Федотову от 5 мая 1930 г. (c. 602-603) и
от 22 июня 1930 г. (c. 605).
186
Rezensionen
общественно-политический характер журнала испарится окончательно» (c.
123). Для И.И. Фондаминского же, как это следует из его ответного письма
своему коллеге от 21 марта 1921 г., все-таки важнее политики как таковой
были соображения общекультурного свойства, то есть яркость, талантливость той или иной статьи и, как следствие, интерес к ней со стороны читателей: «сами воспоминания [В.А. Маклакова] вряд ли будут нас политически
радовать. Если мы их печатаем, то не из политических, а из журнальных
соображений (если выкинуть из 38-й кн. статьи М[аклакова], книжка окончательно завянет)» (c. 124).
Таким образом, если при отборе художественных произведений для
беллетристического отдела журнала И.И. Фондаминский скорее всего опирался на мнение И.А. Бунина5, то в случае с публицистикой он ориентировался исключительно на свой незаурядный вкус, а также на собственную
приобретенную долгим и упорным трудом широкую гуманитарную культуру. И его взгляд на ту или иную выдающуюся статью Г.П. Федотова, Г.В.
Флоровского или В.А. Маклакова как на потенциальный «гвоздь номера»,
как показало время, был гениально точным и безошибочным.
В рассматриваемом томе содержится существенное прибавление к ценной коллекции «человеческих документов», на которые мы уже обращали
внимание читателя как на «изюминку» настоящего издания в рецензии на
входящие в его состав второй и третий тома (Die Welt der Slaven LIX, 2014,
392-397). Например, в письмах Д.И. Чижевского Ф.А. Степуну от 2 декабря
1944 г. и 18 февраля 1945 г. содержатся уникальные сведения о драматическом положении эмигрантской интеллигенции в Германии в это непростое
для страны время. Ситуация, в которой оказался Д.И. Чижевский, сопоставима по своему накалу и риску для жизни с изложенными во втором томе
настоящего издания в письмах М.А. Алданова и его корреспондентов перипетиями их выезда из Франции в США в связи с наступлением немецких
войск. Приведем один из самых характерных эпизодов из жизни Д.И. Чижевского в Галле во время ковровых бомбежек города англичанами: «Необходимость сидеть во время тревог в весьма недостаточном собственном погребе в саду – или, что еще хуже – ходить в недалекий бункер, не совсем
достроенный, с грязной и глинистой почвой, наполненный сотнями саксонцев, – мало утешительны. Впрочем, в бункере, несмотря на шум, удается
читать (Диккенса), в то время, как в погребе присутствие трех-четырех обитателей нашего дома (впрочем, очень милых) заставляет попросту терять
время» (c. 739). Сюда же мы бы отнесли полные страстной, горячей заботы
о семье письма В.В. Набокова В.В. Рудневу от 9 мая 1935 г. и матери от 23
февраля 1935 г. по поводу тяжелого положения последней, а также ее компаньонки Е.К. Гофельд в связи с безработным положением младшего брата
Кирилла, который жил за их счет (c. 296-297).
Благодаря опубликованной переписке М.А. Осоргина с редакторами существенно расширяются наши представления о его взаимоотношениях с
В.Ф. Ходасевичем. На наш взгляд, одним из наиболее шокирующих в настоящем издании историко-литературных документов является письмо М.А.
Осоргина В.В. Рудневу от 11 апреля 1938 г., в котором тот в резкой форме
5
Подробнее о роли И.А. Бунина в формировании беллетристического отдела
«Современных записок» см. нашу упомянутую работу «К истории “Современных
записок”: формирование беллетристического отдела» (см. сноску 2).
Rezensionen
187
обвинил В.Ф. Ходасевича в «интриганстве», сотрудничестве с большевиками,
шулерстве и обучении молодежи шулерским приемам, лицемерии и клевете по отношению к нему самому, М. Горькому, Е.П. Пешковой, Е.Д. Кусковой и А.В. Пешехонову (c. 416-418). Как следует относиться к этому «свидетельству» известного писателя? На наш взгляд, – cum grano salis, с учетом
сложного характера самого М.А. Осоргина и его враждебных личных отношений с В.Ф. Ходасевичем. В этом же письме М.А. Осоргин обвиняет в
беспринципности И.И. Фондаминского, М.В. Вишняка6, М.А. Алданова и
других общих знакомых, которые не собирались, подобно ему, ссориться с
В.Ф. Ходасевичем. Выясняется, что он и редакции «Русских записок» выдвинул в качестве ультимативного условия своего участия в журнале ее отказ
сотрудничать не только с В.Ф. Ходасевичем, но и с З.Н. Гиппиус, которая
резко критиковала его в 1920-е годы за возвращенческую идеологию, и с
Д.С. Мережковским. О последнем М.А. Осоргин написал буквально следующее: «последнего я считаю просто – дурным и неприличным именем, как
писателя гнилой и развратной мысли» (c. 418). В письмах к редакторам М.А.
Осоргин неоднократно обижался на В.Ф. Ходасевича, обвинял его и даже
бранил7. В конце концов, он отказался от дальнейшего сотрудничества с
«Современными записками», после того как редакцией не был удовлетворен выдвинутый им ультиматум в письме В.В. Рудневу от 8 апреля 1938 г.
по поводу его нежелания печататься вместе с В.Ф. Ходасевичем на страницах журнала (c. 413-414). Сам В.Ф. Ходасевич в письме М.В. Вишняку от
ноября 1932 г. подчеркнул допускаемые М.А. Осоргиным по отношению к
нему нападки, обвинив того в «непристойных личных выходках»8. В частности, речь шла как раз о безосновательных и даже подложных обвинениях
М.А. Осоргина в адрес В.Ф. Ходасевича в сотрудничестве последнего с большевистской прессой.
На наш взгляд, одними из наиболее ценных из публикуемых в рецензируемом томе историко-литературных документов является подборка до сих
пор бывших недоступными набоковедческих материалов, сделанная Г.Б.
Глушанок. Трудно переоценить публикацию писем В.В. Набокова к матери
и жене, предпринятую исследовательницей в своем предисловии и комментариях к переписке писателя с редакторами «Современных записок». В
частности, в письме В.В. Набокова к матери от 24 января 1924 г. содержится
подтверждение нашей гипотезы, изложенной в рецензии на первый том
6
См. также резкие обвинения М.А. Осоргина в адрес М.В. Вишняка в письме к
последнему от 9 ноября 1938 г.: «Но искусство Вам враждебно и Вы ему враждебны, если даже и не по Вашей вине. Печатайте мастерские произведения опустошенных душ и вежливо приподнятых котелков, но поэт (не про себя говорю! мне
место найдется!) в ваших объятиях задохнется!» (c. 426).
7
«Я […] нисколько не обижен на Ходасевича, что по его впечатлениям я убил
какого-то поэта с плохими рифмами и что я вообще невежда и негодяй. По-видимому, и никто за меня не обиделся» (М.В. Вишняку, 11 июня 1931 г., с. 370). «Но
как вы, В[адим] В[икторович], можете уживаться с Ходасевичем, непорядочным человеком, обкладывающим ваших сотрудников и на них политически-доносящим, –
это для меня тайна! Думаю, что именно “Совр[еменные] зап[иски]” должны бы осуществить общественный остракизм для этого очень дрянного человека» (В.В. Рудневу, 14 марта 1936 г., с. 404).
8
Коростелев, О., M. Шрубa (ред.): «Современные записки» (Париж, 1920–1940). Из
архива редакции. Том 2. Москва: Новое литературное обозрение 2012, 347.
188
Rezensionen
данного издания9, по поводу решающей роли И.А. Бунина в экспертизе
беллетристических произведений для «Современных записок» в 1920-е годы. Эта роль была хорошо известна «берлинцу» Ю.И. Айхенвальду, который, как пишет В.В. Набоков, «настаивает на том, чтобы я послал роман
мой [«Машеньку» – В.Ч.] Бунину – для “Современных записок” (что я и сделаю)» (c. 258). В письме к матери от 29 января 1924 г. В.В. Набоков снова
уточняет, что намеревается выслать на адрес И.А. Бунина экземпляр «Машеньки» для последующей публикации романа в «Современных записках»:
«Хотел бы послать один экземпляр Бунину (для “Современных записок”)»
(c. 258).
В письмах к жене и матери В.В. Набоков обнаруживает пристальный интерес к критике по поводу своих произведений. Работа, проведенная Г.Б.
Глушанок, позволяет существенно дополнить коллекцию до сих пор крайне
скудно представленных в набоковедении прямых высказываний писателя
по поводу того или иного критического отзыва на его тексты или личности
критиков, которым данные отзывы принадлежали.
М.А. Осоргин был одним из первых маститых писателей, тепло отозвавшихся положительной рецензией на первый роман малоизвестного в начале 1920-х гг. писателя10. Тем не менее, едва ли не единственной удачей одного из самых лирических, насыщенных автобиографическими аллюзиями
произведений В.В. Набокова11, критик посчитал описания быта русского беженства. Из опубликованных писем становится известна непосредственная,
эмоциональная реакция В.В. Набокова на эту одностороннюю оценку: он не
преминул дважды упомянуть о ней … в восторженном тоне! В письме к
жене от 5 июля 1926 г. он сообщал: «В “Современных записках” (мне это
показал Арбатов) великолепная большая рецензия о “Машеньке” (Осоргина), – одна из самых приятных рецензий (книжку достану в “Слове”)» (c.
258). А 10 июля писал матери: «Моя дорогая мамочка, видала ли ты очень
приятную рецензию в “Совр[еменных] зап[исках]”?» (c. 258). В свете этих
писем уточняется и обогащается «осоргинский» подтекст сатирического рассказа В.В. Набокова «Уста к устам» (1931), главному герою которого графоману Илье Борисовичу редактор журнала Галатов «присвоил» псевдоним
М.А. Осоргина «А. Ильин» (М.А. Ильин)12. Для раскрытия этой темы требуется статья иного, исследовательского, жанра. Мы же ограничимся только несколькими наблюдениями, возникшими вследствие знакомства с упомянутыми письмами В.В. Набокова. Как и М.А. Осоргин в рецензии на «Машеньку», Галатов в своем отзыве на роман Ильи Борисовича чрезвычайно
9
Черкасов, В.А.: К истории «Современных записок»: формирование беллетристического отдела. Русская литература 2013, № 2, 266-268.
10
Мих. Ос. [Осоргин, М.А.]: Владимир Сирин. – «Машенька». – Роман. – Книгоиздательство «Слово». Берлин. Современные записки 1926, № XVIII, 474-476.
11
См. «твердое мнение» В.В. Набокова по этому поводу в его «Предисловии к
английскому переводу романа “Машенька” (“Mary”)» в издании: В.В. Набоков: pro et
contra. Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных
мыслителей и исследователей. Антология. Санкт-Петербург: Издательство Русского Христианского гуманитарного института 1997, 61-63.
12
Указано С. Давыдовым. См.: Давыдов С.: «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. Санкт-Петербург: Кирцидели 2004, 146.
Rezensionen
189
высоко оценил содержащиеся в нем бытовые описания13, хотя, с точки зрения автора, как раз эта сторона таланта его протагониста выглядит неубедительно: «Талант у него был чисто лирический, природа и переживания давались удивительно просто, но зато он плохо справлялся с житейскими
подробностями…» (там же, с. 339). «Писание было для Ильи Борисовича
неравной борьбой с предметами первой необходимости…» (там же, с.
340). В реакции Ильи Борисовича на похвальный отзыв Галатова наблюдается автобиографический подтекст: как и В.В. Набоков в вышецитированных письмах, протагонист рассказа мысленно обращается со своей радостью
по поводу положительной рецензии на его роман в первую очередь к своей
жене14. Таким образом, к началу 1930-х гг. В.В. Набоков переосмыслил в
ироническом ключе «приятную» рецензию М.А. Осоргина на его первый
роман и свое безоговорочное чисто эмоциональное ее восприятие.
В 1920-1930-е гг. М.А. Осоргин оказался одним из самых активных рецензентов произведений В.В. Набокова. Опубликованные письма М.А. Осоргина редакторам «Современных записок» позволяют, во-первых, вскрыть
подоплеку благожелательного отношения критика к первым произведениям В.В. Набокова. Как признавался М.А. Осоргин В.В. Рудневу в письме
от 10 октября 1934 г.: «Я неисправим в желании иногда двигать “начинающих” (c. 382). Одна из основных тем его переписки – рекомендация к печати в «Современных записках» произведений множества малоизвестных писателей. И фигура В.В. Набокова (В. Сирина), как это следует из письма
М.А. Осоргина М.В. Вишняку от 23 июня 1926 г., рассматривалась критиком
как один из вариантов «хоть кого-нибудь новенького», наряду с И.И. Тхоржевским, отметившимся в «Современных записках» лишь однажды в качестве переводчика Омара Хайама (c. 352), и самим М.В. Вишняком, известным публицистом, в предполагаемой роли беллетриста! Ср.: «Видел я оглавление след[ующей] книжки «С[овременных] з[аписок]» [№ XXVIII, конец июня 1926 г. – В.Ч.]. Опять те же черти: Бунин, Мережковский, Алданов, Осоргин, Ходасевич, – сил нет, сдохнуть можно! Не сердитесь, милый,
ведь серьезно это большая беда. Отчего хоть Тхоржевского не пустили? Ну
хоть кого-нибудь бы новенького. Сирина бы что-нибудь напечатали – он не
дурную книжку выпустил, писать может. Сами бы написали рассказ из
жизни млекопитающих эсеров» (c. 351). Таким образом, стремление к «новенькому» ради «новенького», а не понимание и приятие творческого
феномена В.В. Набокова , явилось главной причиной осоргинского приятия
ранних произведений писателя15.
13
«Некоторые описания, как, например, в самом начале описание театра, соперничают с аналогичными образами в произведениях наших классиков и, в известном
смысле, одерживают верх» (Набоков В.В.: Собр. соч. русского п-да. В 5 т. Санкт-Петербург: «Симпозиум» 2000, т. 5, 345).
14
«Как только Илья Борисович немного успокоился, он, вместо того чтобы ехать
в контору, пошел в Тиргартен, сел на скамейку и стал думать о жене, как она порадовалась бы вместе с ним» (там же, с. 346).
15
Кроме упомянутой «Машеньки», к числу таковых произведений мы бы еще
отнесли и следующий роман В.В. Набокова «Король, дама, валет» (1928). См.: Осоргин, М.А. (Рец.): Король, дама, валет. Берлин: Слово, 1928. – Классик без ретуши.
Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе,
пародии. Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. Сост., подгот. текста Н.Г. Мель-
190
Rezensionen
Во-вторых, в опубликованных письмах М.А. Осоргина содержатся его
ранее неизвестные оценки таких признанных классическими произведений
В.В. Набокова, как роман «Приглашение на казнь» (1934) и рассказ «Весна в
Фиальте» (1936). Эти оценки свидетельствуют о том, что взгляды М.А.
Осоргина в конечном итоге эволюционировали к весьма распространенной
в это время в литературно-критической набоковиане «дуалистической» схеме, согласно которой было принято восхищаться «блестящей формой» того
или иного художественного произведения, чтобы тем сильнее подчеркнуть
их содержательную «пустоту»16.
Самые первые письма В.В. Набокова редакторам «Современных записок»
свидетельствуют о том, что писатель целенаправленно внушал своим адресатам приемлемый для него ракурс рецепции тех или иных отзывов на его
произведения, причем невзирая на литературный «вес» авторов этих отзывов. С легкой иронией, не лишенной игрового начала, в то время еще только выходящий на большую литературную арену В.В. Набоков откликнулся17
на скандальные высказывания по поводу его личности и творчества таких
крупных поэтов и критиков, как Г.В. Иванов18, котоый имел славу разрушителя литературных репутаций19, и З.Н. Гиппиус20, хотя, каких усилий стоила писателю эта сдержанность, знала наверно только его жена, по позднему
свидетельству которой тот всерьез «рассматривал возможность дуэли, но
внял тем, кто уверял его в недуэлеспособности Иванова»21.
В пору создания «Дара» В.В. Набоков иронизировал в письме В.В. Рудневу от 31 марта 1936 г. по поводу одной из статей своего главного и для всех
современников очевидного зоила Г.В. Адамовича, провоцируя потенциальных читателей романа на поиски реальных прототипов его сатирических
персонажей: «читал, впрочем, очень понравившуюся статью обо мне Адамовича, который порою мне кажется сам одним из наиболее удавшихся мне
героев» (c. 302). Однако в письмах В.В. Набокова к жене от 12 июня 1936 г.
и 3 мая 1937 г. (c. 305 и 327) содержатся нелицеприятные и крайне эмоциональные высказывания и оценки писателя по поводу недоброжелательных
отзывов на его произведения того же Г.В. Адамовича и П.М. Пильского, соответственно. Таким образом, удачная идея публикации под одной обложкой взаимодополняющих писем В.В. Набокова редакторам и жене дает возможность идентификации игровых стратегий писателя в отношениях с ли-
никова, О.А. Коростелева. Предисл., преамбулы, комментарии, подбор иллюстраций Н.Г. Мельникова. Москва: Новое литературное обозрение 2000, 40-42.
16
См. письма В.В. Рудневу от 1 июля 1935 г. (с. 393), 14 марта 1936 г. (с. 404), 29
апреля 1936 г. (с. 407).
17
В письмах М.В. Вишняку от 23 апреля 1930 г. (c. 274), после 28 апреля 1930 г.
(c. 276), от 29 июня 1931 г. (c. 281).
18
Имеются в виду статьи Г.В. Иванова «В. Сирин. “Машенька”, “Король, дама,
валет”, “Защита Лужина”, “Возвращение Чорба”». Числа 1930, № 1, 233-236; «Без читателя». Числа 1931, № 5, 148-152.
19
Терапиано, Ю.К.: Об одной литературной войне. Мосты 1966, № 12, 363-364.
20
Антон Крайний [Гиппиус, З.Н.]: Литературные размышления. Числа 1930, №
2-3, 148-149.
21
Цитируется письмо В.Е. Набоковой Саймону Карлинскому от 18 июля 1979 г.
по: Бойд, Брайан: Владимир Набоков: русские годы: Биография. Пер. с англ. Москва: Издательство «Независимая газета»; Санкт-Петербург: Издательство «Симпозиум» 2001, 410.
Rezensionen
191
тературными кругами русской эмиграции, а также – стереоскопического
эффекта в представлении его личности во всей ее сложности и неоднозначности.
В том же письме М.В. Вишняку от 23 апреля 1930 г., в котором В.В. Набоков иронизировал по поводу принесших ему литературную славу статей
Г.В. Иванова и З.Н. Гиппиус, в противовес им писатель акцентирует внимание своего адресата на рецензиях22 менее известного критика А. Савельева [Савелия Шермана], рассуждавшего о пагубном влиянии искусства на
стремящуюся «к подлинной, непреображенной жизни»23 душу Лужина: «Я
очень рад, что Вам нравится Савельев: он беспристрастен, умен и глубоко
культурен; это сужденье, разумеется, я не вывожу из его слов обо мне» (c.
274). Прямо противоположную точке зрения А. Савельева характеристику
заглавного героя «Защиты Лужина» (1929-1930) предложил такой, не менее
известный, чем Г.В. Иванов или З.Н. Гиппиус, критик, как В.Ф. Ходасевич,
который как раз Лужиным открыл в своем творчестве галерею набоковских героев как художников-маньяков, оторванных от реальности24. В итоговом эссе «О Сирине» (1937) В.Ф. Ходасевич фактически отождествил В.В.
Набокова с его героями, охарактеризовав художественный дискурс писателя как чисто эстетический, в его формалистском варианте. Не исключено,
что в эссе «Пушкин, или правда и правдоподобие» (1937) В.В. Набоков пародировал указанную ходасевичевскую характеристику его героев-художников25. В одном из опубликованных писем к жене зафиксировано замечание В.В. Набокова по поводу «одностороннего» подхода В.Ф. Ходасевича к
его творчеству в упомянутом итоговом эссе «О Сирине»: «Сначала поговорил Ходасевич [на вечере 24 января 1937 г. – В.Ч.], остроумно и односторонне, – все больше о “приемах”, о том, как у меня “живут и работают приемы”» (c. 267). Таким образом, столь высокая оценка концепции А. Савельева, данная обычно скупым на похвалы писателем на фоне его молчания
по поводу казалось бы лестной большой статьи одного из ведущих критиков русского зарубежья В.Ф. Ходасевича, в которой, однако, содержалась
прямо противоположная савельевской точка зрения, в совокупности с указанными более поздними пародийными либо откровенно скептическими
репликами в адрес «односторонних» отзывов маститого критика позволяет
не только понять, чье мнение В.В. Набокову ближе, но и поднять чуть ли не
к началу его писательской карьеры хронологические рамки критического
отношения писателя к ходасевичевским оценкам его творчества.
Отдельного упоминания заслуживают содержащиеся в переписке с редакторами весьма ценные с историко-литературной точки зрения похваль-
22
См.: А. Савельев <Савелий Шерман>: Рец.: «Современные записки» 40. См.:
Классик без ретуши… 2000, 56-57. Впервые: Руль 1929, 20 ноября, № 2733, 5; Рец.:
«Современные записки», книга 41. См.: Там же, 59-60. Впервые: Руль 1930, 19 февраля. № 2807, 2-3.
23
А. Савельев <Савелий Шерман>. Рец.: «Современные записки», книга 41. Цит.
по: Классик без ретуши… 2000, 59.
24
Владислав Ходасевич. Рец.: Защита Лужина. Берлин: Слово, 1930. См.: Классик без ретуши… 2000, 64-67. Впервые: Возрождение 1930, 11 октября, № 1957, 2.
25
Подробнее см.: Черкасов, В.А.: Полемика В.В. Набокова с В.Ф. Ходасевичемпушкинистом в эссе «Пушкин, или Правда и правдоподобие». Русская литература
2009, № 3, 188-201.
192
Rezensionen
ные отзывы В.В. Набокова по поводу романа И.С. Шмелева «Няня из Москвы»26 и «Повести об отце» В.Л. Андреева27, которые расширяют сведения
о круге чтения писателя; его полемические реплики в адрес своих недоброжелателей в лице Г. Газданова, исключившего его в статьях «Литературные
признания» (6 июня 1934) 28 и «О молодой эмигрантской литературе»
(1936)29 из круга молодой эмигрантской литературы и поставившего под
сомнение его принадлежность к русской литературе как таковой30; Осокина
(В.Л. Андреева)31, варьировавшего в своей рецензии на отдельное издание
«Приглашения на казнь» (1937) упомянутую выше в связи с характеристикой осоргинской набоковианы «дуалистическую» схему в соотношении категорий формы и содержания и зачислившего сорокалетнего В.В. Набокова
в «молодые писатели» (!) (cм. выдержки из рецензии Осокина на c. 336
рецензируемого тома); наконец, принадлежащая Г.Б. Глушанок подборка
эпистолярных отзывов современников по поводу рассказа В.В. Набокова
«Весна в Фиальте», а именно: письмо С.И. Гессена В.В. Рудневу от 1 августа
1936 г., П.М. Бицилли В.В. Рудневу от 3 августа 1936 г., М.Ю. Морозова В.В.
Рудневу от 30 июля 1936 г., М.И. Цветаевой В.В. Рудневу, И.А. Бунина Б.К.
Зайцеву от 10 октября 1946 г. (cм. c. 304).
В весьма содержательных комментариях к публикации набоковской переписки Г.Б. Глушанок разрушает сложившиеся стереотипные представления о равнодушии писателя к политике32 или о его невежестве в области
немецкого языка. Как следует из письма В.В. Набокова И.И. Фондаминскому от 17 августа 1930 г., тот целенаправленно внушал своему адресату
именно такое понимание его немецких лингвистических способностей: «На
днях появился у Ульштейна “Король, дама, валет” с пошлейшими украше-
26
«[…] Шмелев – молодец старик, не ждал» (Вишняку, 13 июня 1934 г., с. 289).
«Совершенно замечательны “Воспоминания” Вад. Андреева, это, конечно, лучшее, что у Вас было до сих пор напечатано, при случае передайте ему мое восхищение» (Вишняку, 30 июня 1938 г., с. 328).
28
Г. Газданов: Литературные признания. Встречи 1934, 6 июня, 260-261.
29
Г. Газданов: О молодой эмигрантской литературе. Современные записки 1936,
№ LX, 404-408.
30
«Есть зыбкие места, зыбуньë в газдановской статье, но в общем занятно». (В.В.
Рудневу, 31 марта 1936 г., с. 302). Г.Б. Глушанок цитирует в связи с данной набоковской оценкой упомянутой статьи Г. Газданова «О молодой эмигрантской литературе» также такой редкий архивный источник, как письмо В.В. Набокова З.А. Шаховской: «Обратите внимание на вздыбленную статью Газданова и помните, что он
в скором времени возвращается в Россию» (Library of Congress. Shakhovskoy papers)
(c. 303). Подробнее о концепции указанных статей Г. Газданова, посвященных творчеству В.В. Набокова, см.: Черкасов, В.А.: Г. Газданов о творчестве В.В. Набокова.
Русский язык и его место в современной мировой культуре. Материалы международной научной конференции. Воронеж: Воронежский государственный университет 2003, 266-268.
31
«Дорогой Марк Веньяминович, cовершенно еще не знаю, когда у меня для Вас
будет матерьял. Не знаю также, будет ли это критическая статья, да и на что Вам?
– г. Осокин достаточно хорошо справляется с этим. С искренним приветом В.
Набоков». (Вишняку, 29 марта 1939 г., с. 335).
32
«Кажущаяся аполитичность Набокова, которую он постоянно декларирует в
письмах и интервью и которой иногда провоцирует читателя, была его очередной
мистификацией, защитой своей эстетической позиции художника и писателя от
посягательств утилитаризма» (Г.Б. Глушанок, с. 266).
27
Rezensionen
193
ниями, а о переводе не могу судить – по незнанью немецкого языка» (c.
279). Однако Г.Б. Глушанок, тщательно изучившая упомянутый экземпляр
«Король, дама, валет» из личной библиотеки писателя в Монтрë, обнаружила в нем «карандашные пометы – поправки отдельных слов» (c. 280), каковое свидетельство позволяет не только идентифицировать очередную игровую стратегию писателя, но и открывает перспективу в изучении давно уже
назревшей проблемы рецепции немецкой культуры в творчестве В.В. Набокова.
Таким образом, рецензируемый том представляет собой достойное завершение многотомной эпопеи, состоящей из архивных материалов редакции «Современных записок» и сопровождающего их научно-критического
аппарата. Темы, заявленные в первом томе настоящего издания, убедительным образом закругляются и пуантируются в заключительном томе. В результате, у читателя, осилившего нелегкий труд кропотливого чтения с карандашом в руках всех четырех томов настоящего издания, возникает впечатление «единства текста», глубокой взаимодополняемости и взаимосоотнесенности введенных в научный оборот историко-литературных материалов. Это – рождающаяся на наших глазах «живая» история литературы русского зарубежья, требующая своего дальнейшего теоретического осмысления. Не имеющий аналогов в отечественном литературоведении колоссальный труд, выполненный очень качественно и в короткие сроки международной группой ведущих ученых в данной области, оказался очень эффективным. Их опыт является бесценным для дальнейших разработок на огромном поле архивохранилищ русского зарубежья. Остается пожелать успеха всему коллективу принявших участие в настоящем проекте исследователей на этом нелегком, но благодарном поприще.
Белгород
([email protected])
В а л е р и й А. Ч е р к а с о в
Дмитрий О. Д о б р о в о л ь ск и й: Беседы о немецком слове. Studien zur deutschen
Lexik. Москва: Языки славянской культуры 2013. 752 с. (Studia philologica.)
В рецензируемой книгe рассматриваются особенности лексической системы
немецкого языка, часто в сопоставлении с русским. Книга является результатом многолетней исследовательской работы в области лексической семантики, двуязычной лексикографии, фразеологии, корпусной лингвистики, перевода как лингвистической дисциплины. Название книги – «Беседы о
немецком слове» – является продолжением традиции, начало которой положила книга В.Г. Гака «Беседы о французском слове». Действительно,
каждая глава является своего рода беседой с читателем, предполагающей
относительную свободу автора в выборе проблем и в то же время в простой
194
Rezensionen
и доступной форме рассматривающей основные вопросы лексической системы немецкого и русского языков. Каждая глава в большей или меньшей
степени автономна, т.е. может рассматриваться как относительно самостоятельный текст. В то же время все главы выстроены в строгую логическую
систему «слово – конструкция – идиома» с четкой структурой и последовательным изложением.
Книга состоит из двуx частей и восьми глав. Глава I предшествует части I
и содержит краткий анализ исторических корней немецкой лексикологии.
Самое существенное влияние оказала концепция Гумбольдта и ее дальнейшее развитие в работах представителей неогумбольдтианства. Отмечается и
влияние этой концепции на лингвофилософскую теорию А.А. Потебни и
Харьковской школы в целом, а также на различные области современной
лингвистики – от генеративной грамматики Н. Хомского до когнитивной
теории метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Особо выделяется теория
семантического поля в концепции Й. Трира. Собственно, идея семантического поля оказалась решающей для развития лексической семантики в целом. Описание лексики как системы полей привело к необходимости выработки понятия семантического признака.
Часть I называется «Слово как единица лексической системы» и включает
три главы (2-4):
В главе 2 «Слово в словаре» анализируются способы лексикографического описания немецкой лексики и системные связи внутри лексикона, в
первую очередь многозначность и синонимия. За основу берется «Новый
большой немецко-русский словарь» (НБНС 2008-2010), главным редактором которого является автор. В ней излагаются основные принципы двуязычной лексикографии, в том числе разрабатываемые автором уже на
протяжении многих лет и отраженные в целом ряде его научных трудов. К
ним относятся проблемы категоризации, полисемии, синонимии. Особенно
ценным представляется рассмотрение этих проблем в сопоставлении с
русским языком. Так, например, анализ немецких и русских слов, относящихся к концептуальной области ОСКОРБИТЕЛЬНОГО и ОБИДНОГО
делается на примере немецких глаголов beleidigen vs. kränken и русских оскорбить vs. обидеть, что представляет бесспорную ценность, как для германистов, так и славистов.
В главе 3 «Слово в корпусе» особое внимание уделяется корпусам параллельных текстов и способам их использования в исследовании лексической
семантики. В главе рассматриваются вопросы об использовании параллельных корпусов в исследовании лексической семантики сопоставляемых языков и показывается не только целесообразность, но и бесспорная необходимость использования параллельных корпусов для составления двуязычных
словарей и для развития одного из наиболее перспективных направлений
современной лингвистики – корпусной лингвистики. В этой главе используется корпус параллельных текстов в Национальном корпусе русского языка (НКРЯ) (Russian National Corpus (RNC) 1 и показывается его практическое значение в сопоставительном описании лексики на ряде примеров:
немецкого nein и русского нет; немецкого außerordentlich и русского чрезвычайно; русского прилагательного замечательный и немецкого bemerkenswert;
1
Руководителем проекта является автор.
Rezensionen
195
возможных немецких эквивалентов русского слова усмешка; способов передачи смыслов немецких дейктических слов her и hin на русскй язык и др.
Анализ примеров убедительно показывает, что в современной лингвистике
сопоставительный анализ лексики практически невозможен без использования параллельных корпусов.
Глава 4 «Слово в переводе» посвящена не столько теории перевода (translation studies), сколько лингвистическим аспектам перевода – вопросам
межъязыковой функциональной эквивалентности, в том числе отличиям
системной «словарной» эквивалентности от переводческих соответствий, на
выбор которых влияет целый ряд дополнительных факторов. Рассматриваются такие вопросы, как различия в категоризации, структуре языка, прагматических конвенциях и знаниях о мире. Отдельные разделы посвящены
непереводимому в языке с подробным анализом различных переводов Достоевского на немецкий язык и анализу узуальных норм на примере перевода нестандартных употреблений в прозе Пушкина на немецкий язык.
Лингвистический анализ переводов представляется особо актуальным, поскольку факты языка, которые можно почерпнуть из переводов, также служат прямым и косвенным источником знаний о живой семантике слов, их
национальной специфике и лингвокультурной ценности.
Часть II – «Лексические структуры больше слова» состоит из четырех
глав (5-8).
В этой части рассматриваются лексические структуры больше слова –
конструкции и идиомы.
В главе 5 «Конструкции немецкого языка» обсуждаются как общие положения Грамматики конструкций (включая их критический анализ), так и
конкретные, ранее не описанные в специальной литературе и плохо представленные в словарях конструкции немецкого языка. Наиболее перспективной областью исследования представляется применение методов Грамматики конструкций в описании нерегулярных или не вполне регулярных
явлений языка, таких как феномены «малого синтаксиса», нерегулярные
лексикализированные словосочетания, случаи, когда глаголы определенного класса приобретают несвойственную им модель управления и др. Конструкции немецкого языка сопоставляются с возможными способами передачи соответствующих смыслов на русском языке. Важным является выделение четких различий между Грамматикой конструкций и фразеологией
и значение идей Грамматики конструкций при изучении фразеологии. В
главе рассматриваются две основные группы конструкций: 1. сочетания
слов, близкие к идиомам, но ранее не включенные в область традиционной
фразеологии; 2. словосочетания, относящиеся к области «малого синтаксиса», т.е. находящиеся на границе между лексикой и грамматикой. К первой группе относятся фразеологизмы-конструкции2, такие как русские тоже
мне Х (тоже мне подарок) или X как Y (вечер как вечер) и немецкие von N1 zu
N1 (von Tag zu Tag) или N1 hin, N1 her (Freund hin, Freund her). Ко второй
группе относятся, например, нестандартные конструкции немецкого языка
с глаголами движения (бежать – laufen, ехать – fahren, лететь – fliegen,
плыть – schwimmen) в сопоставлении со способами передачи тех же смыслов
в русском языке. Выделение и лингвистическое обоснование статуса грам-
2
Этот класс фразеологизмов выделен и описан автором в предыдущих работах,
совместно с А. Барановым.
196
Rezensionen
матических конструкций как динамических лексических образований является бесспорной заслугой Добровольского. В главе «Конструкции немецкого
языка» он развивает представление о лексических ресурсах немецкого языка и их месте не только в грамматике, но и в ментальном лексиконе. Это,
по сути, новое знание, которое позволяет преодолеть довольно искусственное разделение лексики и грамматики на самостоятельные разделы и говорить о существовании мнoжества каналов для взаимных переходов, которые еще только предстоит детально изучить. Учитывая значение, актуальность и перспективность данного направления исследования, как в лексикографии, так и в современной лингвистике в целом, было бы желательно
значительно расширить данный раздел и подробнее рассмотреть вопросы,
связанные с Грамматикой конструкций.
Глава 6 «Фразеология: структура и семантика» позволяет получить общее
представление об особенностях немецкой фразеологии. В ней выделены
наиболее важные «точки соприкосновения» немецкой фразеологии с русской. В этой главе анализируется, прежде всего, немецкий материал, однако в разделах, посвященных общим вопросам теории фразеологии, привлекается материал русского и других языков.
В главе 7 «Немецкая фразеология в сопоставлении с русской» особенно
подробно обсуждается понятие межъязыковой эквивалентности применительно к фразеологии. На примерах таких идиом, как водить за нос кого-л. и
jmdn. an der Nase herumführen; лезть из кожи вон и aus der Haut fahren; черным
по белому и schwarz auf weiß; рвать на себе волосы и sich die Haare raufen и др.,
демонстрируется разница между эквивалентностью в переводе, ориентированной на конкретный текст, и эквивалентностью в системе языка, ориентированной на лексическую систему, а также рассматриваются семантические, синтаксические и прагматические параметры, по которым должны
проверяться кандидаты на эквивалентность.
В главе 8 «Фразеология в словаре» обсуждаются способы лексикографического описания фразеологии в двуязычных словарях. Д. Добровольский
является автором целого ряда фразеологических словарей, как одноязычных, так и двуязычных, в том числе немецко-русских фразеологических
словарей, один из которых вышел в 1997 году, другой – основанный исключительно на аутентичном корпусном материале – находится в стадии
разработки. Глава содержит много новых эмпирических данных и предлагает принципиально новые подходы к лексикографическому представлению фразеологии.
Проблемы немецкой фразеологии в ее словарном отображении, в переводческой практике, а также в широком сопоставлении с русским языком,
занимают особое место в книге. Благодаря идеям и работам Добровольского, данный раздел немецкого лексикона остается приоритетной областью исследований. Книга дает исчерпывающее представление о масштабах
фразеологической и фразеографической проблематики в современном теоретическом и прикладном знании и о состоянии исследований в данной области. Беседы на эту тему отличаются яркостью и наглядностью материала.
Отличительной особенностью книги является сочетание в ней глав, выполненных на русском языке и немецком. Немецкоязычные тексты не являются прямыми переводами русскоязычных глав: каждый раз при переходе с одного языка на другой происходит органичное развитие обсуждаемой темы. Двуязычие книги бесспорно передает особенности стилистики
Rezensionen
197
русской научной речи и немецкоязычных научных текстов, которые взаимодействуют друг с другом и придают книге оригинальное двуязычное измерение. В то же время при таком решении значительно сокращается круг
читателей. Он практически ограничивается немецкоязычными славистами,
русскоязычными германистами, славистами, владеющими немецким языком и лингвистами, владеющими обоими языками. Учитывая значимость
рассматриваемых проблем, их глубину и охват, такое решение представляется менее удачным. Было бы уместным выбрать один «общий» язык, понятный большинству специалистов в различных областях – как, например,
английский, поскольку ценность книги выходит далеко за рамки сопоставления различных аспектов немецкого и русского языков.
Высказанные замечания никак не умаляют значения книги. Она может
служить сводом энциклопедических знаний по разным аспектам устройства
лексической системы языка, механизмам реализации лексической семантики и методам ее изучения, в том числе через сопоставление с русским языком, через лингвистический анализ переводов и сравнительного изучения
корпусов текстов. Она бесспорно представляет и практический интерес для
тех, кто используют результаты научных исследований в преподавании, переводе и другой практической деятельности.
Stockholm
([email protected])
Людмила Пёппель
Daniel M ü lle r und Monika W in g e n d e r (Hrsg.): Typen slavischer Standardsprachen. Theoretische, methodische und empirische Zugänge. Wiesbaden: Harrassowitz
2013. 234 S. 3 Abb., 16 Tab. (Slavistische Studienbücher. N.F. 25.)
Der zu rezensierende Sammelband beruht auf einem von 2009 bis 2012 von der
DFG geförderten Forschungsprojekt „Typen slavischer Standardsprachen. Theoretische und empirische Untersuchungen von aktuellen Merkmalskorrelationen
im Kroatischen und Russischen“, das seinerseits auf langjährigen Vorarbeiten der
Projektleiterin Monika Wingender fußt. Der Band besteht aus zwei Teilen. Im
ersten Teil (17-96) fassen die drei am Projekt Beteiligten die Forschungsergebnisse zusammen: Monika Wingender die theoretisch-methodischen Ergebnisse,
Daniel Müller die Daten zum Russischen und Ivana Barkijević die Daten zum
Kroatischen. Der zweite Teil (97-231) dokumentiert die internationale Zusammenarbeit im Rahmen des Projekts durch Beiträge von Zrinka Jelaska (Zagreb),
Galina Neščimenko (Moskau), Leonid Krysin (Moskau), Tat’jana Troškina &
Aida Gajnutdinova (beide Kazan’), Christian Voß (Berlin) & Lumnije Jusufi
(Dortmund), Krešimir Mićanović (Zagreb) und Robert D. Greenberg (Auckland). Während der erste Teil auf Deutsch geschrieben ist, ist der zweite Teil
mehrsprachig, wobei das Serbokroatische der LeserIn nicht zugemutet wurde –
198
Rezensionen
die Aufsätze von Jelaska und Mićanović wurden ins Deutsche übersetzt –, wohl
aber das Russische.
Den Ausgangspunkt für den ersten Teil bildet Monika Wingenders schon vor
15 Jahren publizierte Beobachtung, dass ein kategorisches, binäres Standardsprachenmodell, in dem ein Idiom nur entweder eine Standardsprache sein kann
oder nicht, der sprachlichen Realität nicht gerecht werde (Wingender 1998).
Dem ist zweifellos zuzustimmen. Allerdings wurde auch die klassische Prager
Definition der Standardsprache schon im Sinne einer graduellen Eigenschaft verstanden: Schon Isačenko (1958, 42) spricht in genau dem Beitrag, der als klassische Definition der Standardsprache zitiert wird, bei Idiomen, die nur einen Teil
der Kriterien für Standardsprachen erfüllen, von „Schriftsprachen“ (pis’mennye
jazyki), und Keipert (1999) zeichnet detailliert im Laufe der Jahrhunderte die allmähliche Ausbildung der Standardsprachlichkeit des Russischen nach. Dennoch
ist das von Wingender (2003) entwickelte Modell der Standardsprache nützlich:
Es vereint nicht nur über die Prager Kriterien hinaus viele Einzelaspekte von
Standardsprachen, die die Soziolinguistik in den letzten Jahrzehnten herausgearbeitet hat (z. B. Fishman, Haugen, Garvin), wie es auch schon Rehder (1995)
getan hatte, sondern definiert jedes einzelne Merkmal von vornherein als graduell. In dem nun, zehn Jahre später, erschienenen Band ist dieses Modell verfeinert, indem die vier Komponenten der Standardsprache (die sprachliche, situative, funktionale und soziale) als Ecken eines Tetraeders dargestellt werden, um
zu unterstreichen, dass zwischen ihnen keine hierarchische Ordnung besteht.
Noch nicht erreicht wurde das erklärte Ziel, zu einem „quantitativen“, d.h. in
Zahlen ausdrückbaren Begriff der Standardsprache zu kommen (vgl. schon Wingender 1998, 137). Hierfür müssten auch die nicht-hierarchischen Komponenten
des multifaktoriellen Modells wieder gewichtet werden.
Die beiden Fallstudien von Daniel Müller und Ivana Barkijević, die beide den
Untertitel „Empirische Untersuchungen zur Anglisierung und Substandardisierung“ tragen, befassen sich speziell mit den zur sprachlichen Komponente gehörenden Merkmalen „Einflüsse anderer Sprachen“ und „Einflüsse anderer Varietäten“. Während bei fast allen anderen Merkmalen in Wingenders Modell („Normierung“, „Kodifizierung“, „Ausbau der Funktionssphären“, „Vitalität“, „offizielle
Attitüden“, „Verwenderattitüden“, „symbolischer Wert“, „Tradition/Historizität“,
„Autonomie“ und „soziolinguistische Einbettung“, 29-31) klar ist, dass sie zu
einer höheren oder niedrigeren Standardsprachlichkeit beitragen, ist dies bei diesen beiden Merkmalen – ebenso wie bei der „Heterogenität der Sprachbasis“ –
nicht der Fall: Sind Purismus und Homogenität positiv oder negativ für die Standardsprachlichkeit? Wohl weder noch, es geht in dem Projekt ja um eine Art Typologie der Standardsprachen, wobei das Kroatische und das Russische als „prototypische“ Fälle für zwei Typen dargestellt werden, die aber nicht näher benannt werden (11). Bei der Weiterentwicklung des Modells sollte beachtet werden, dass diese drei Merkmale quasi senkrecht zu den anderen stehen, die alle
direkt zu der graduellen Kategorie Standardsprachlichkeit beitragen.
Der Aufsatz von Daniel Müller gibt einen sehr schönen Überblick über den
gegenwärtigen russischen Sprachpurismus. Er zeigt, dass es zwar in der Öffentlichkeit puristische Tendenzen gibt und diese auch in der Sprachgesetzgebung
ihren Niederschlag gefunden haben, die Kodifizierung und auch die reale
Sprachpolitik aber sehr liberal sind (64). Zweifel habe ich lediglich an der auf
Rezensionen
199
einer Auszählung von Fremdwort-Einträgen in absoluten Zahlen beruhenden
Einschätzung des „Bol’šoj tolkovyj slovar’“ als „liberal“ und des „Tolkovyj slovar’
russkogo jazyka“ (des Ožegov-Wörterbuchs) als „restriktiv“. Hier müsste man
wohl irgendwie berücksichtigen, dass ersteres Wörterbuch mit 130.000 Wörtern
insgesamt deutlich umfangreicher ist als letzteres mit 80.000.
Auch der Beitrag von Ivana Barkijević stellt einen sehr nützlichen, aus neutral-distanzierter Perspektive geschriebenen Überblick über den Sprachpurismus
in Kroatien dar. Die Autorin stellt heraus, dass die Phase des übertriebenen Purismus in den 90er Jahren nicht nur vorbei ist, sondern es nach 2000 „zu einer
verstärkten Anglisierung“ gekommen sei (68). Lediglich das am Anfang des Aufsatzes angeführte Zitat aus dem 15. Jh., das die starke „Verbindung des kroatischen Volkes mit seiner Sprache“ belegen soll (67), ist dazu nicht geeignet, denn
„nalegoše na jazik hrvatski“ ist mit „griffen die Türken die koatische Sprache an“
schlicht fehlübersetzt, da jazykъ bekanntlich in alten und kirchenslavischen Texten auch in nicht-kroatischen (in der Bibel aber nur nichtjüdischen) Kontexten
‘Volk’ bedeutet. Die beiden Aufsätze von Müller und Barkijević sind nach einer
individuellen Einleitung gleich aufgebaut, sodass ihre Ergebnisse tatsächlich direkt miteinander verglichen werden können.
Der zweite Teil des Bandes ist naturgemäß heterogener. In der Praxis wird
man wohl nur einzelne Aufsätze lesen, sodass es dann nicht störend ist, dass
Termini wie ‘Standardsprache’ oder ‘Norm’ immer wieder aufs Neue (zum Teil
identisch, zum Teil unterschiedlich) definiert werden. Zrinka Jelaskas Beitrag
„Die Stellung des Standards im Varietätenspektrum: Zweck, Verwendbarkeit und
Beherrschbarkeit des Standards“ ist eine lesenswerte theoretische Diskussion des
Begriffs ‘Standard(idiom)’ mit direkten Bezügen zum Kroatischen. Zum Beispiel
stellt sie eine „anglo-amerikanische Auffassung von der Norm“, die durch sprachpflegerisches Laissez-faire gekennzeichnet sei, und eine „Europäische Tradition“
der staatlich organisierten Sprachpflege gegenüber, in die sich das Kroatische einreiht (108f.). Gegenseitige Verständlichkeit wird als Kriterium für Eigensprachlichkeit aus verschiedenen berechtigten Gründen abgelehnt, wobei als Argument
für die Veränderlichkeit der Verständlichkeit u.a. angeführt wird, dass „[i]nfolge
einer breiteren Rezeption älterer serbischer Filme und serbischer Popmusik […]
die Verständlichkeit des Serbischen unter jüngeren kroatischen Muttersprachlern
[…] wieder zu[nimmt]“ (112). Letztlich kommt Jelaska dann zu dem erwartbaren
Schluss, dass Standardsprachlichkeit an Eigenstaatlichkeit geknüpft sei (110) und
der entscheidende Faktor sei, ob zwei Idiome „von ihren Sprechern […] als verschiedene, eigenständige Sprachen empfunden werden“ (114).
Der Aufsatz „Jazykovaja situacija i literaturnyj jazyk“ von Galina Neščimenko
vergleicht im Russischen und Tschechischen den aktuellen Sprachgebrauch seit
der Wende und insbesondere im Internet. Leider fällt dieser Aufsatz qualitativ
völlig aus dem Rahmen des Bandes. Von wissenschaftlich-distanzierter Darstellung ist hier nichts zu spüren, der Aufsatz ist ein einziges Lamento über den
„udručajušče nizkij uroven’ rečevoj kul’tury“ (126), das von wertenden Ausdrücken wie „verbal’noe kačestvo“, „širokij potok podobnych ošibok“ (125), „otricatel’nye posledstvija“ (127), „škval rečevych ošibok“ (136), „deformirujuščee jazykovoe soznanie“ (138), „pod ‚natiskom‘ razgovornoj stichii“ (139) oder „nekontroliruemoe vtorženie“ (140) strotzt und in dem Sprachen häufig personifiziert und
militarisiert werden: So ist die Umgangssprache „agressivnyj“ (141; 129, 140),
200
Rezensionen
Standardsprache und Umgangssprache befinden sich „v izvečnom edinoborstve“
(137), die Umgangssprache „stremitsja pokazat’, ‚kto v dome chozjain‘“ (140f.)
usw. Ob die beschriebenen Phänomene wirklich schrecklicher sind als die Bereicherung der russischen Sprache durch den von Neščimenko propagierten Terminus ‘ustnizacija’ (140 passim), ist natürlich Geschmackssache. Beunruhigender ist,
dass Neščimenko lediglich eine sehr diffuse Vorstellung davon hat, was Umgangssprache eigentlich ist: Dialekte und Slangs werden ihr zugerechnet (140),
und die Ideen von LinguistInnen, die sich genauer damit beschäftigt haben, wie
z.B. Zemskaja oder Švedova, werden nirgends erwähnt. Auch eine vernünftige
Analyse der Spezifitäten der verschiedenen neuen Textsorten des Internets (statische Homepages, E-Mails, Foren, Chats, Twitter), z.B. auf der Grundlage von
Koch & Oesterreicher (1985), findet nicht statt. Überhaupt sind 34 der 43 Titel
im Literaturverzeichnis von Neščimenko selbst. (Als einzige weitere Autorität
zum Gegenwartsrussisch wird einmal Krysin zitiert.) Dass die beschriebenen
Sprachwandel-Phänomene vielfach als ‘demokratizacija’ ‘Liberalisierung’ beschrieben worden sind, scheint Neščimenko nicht zu wissen. In ihrem Wertesystem steht den schrecklichen Entwicklungen der 90er Jahre eine Art goldenes
Zeitalter der Kommunikation gegenüber, als der lediglich als „pol’zovateli“, aber
nicht „nositeli russkogo jazyka“ bezeichnete Abschaum, der heute leider im Internet seinen Senf dazugeben darf, noch gar keine Stimme hatte, weil die echte
Arbeiterklasse nicht zu Wort kam, die unangepassten Intellektuellen in Straflagern saßen und „vnešnjaja korrekcija“ (123) und „avtocenzura“ (124) sich nicht
nur auf die Sprache, sondern auch auf den Inhalt bezogen.
Von dieser unsachlich-subjektiven Darstellung hebt sich der folgende Aufsatz
von Leonid Krysin zu quasi dem gleichen Thema wohltuend ab. Auf der Grundlage seiner offenbar auf Coserius (1952) ‘sistema’, ‘norma’ und ‘habla’ beruhenden Triade ‘sistema’ – ‘norma’ – ‘uzus’ (146, 147) analysiert er die aktuellsten Veränderungen im Russischen. Auch Jargons und andere nicht kodifizierte Varietäten haben eine eigene Norm (146), die allerdings bei ihnen mit dem ‘uzus’
zusammenfällt (156), was für Coserius ‘norma’ und ‘habla’ sicherlich nicht gilt.
Krysin lässt Variation innerhalb der Standardvarietät zu (151f.) und begründet sie
mit der Freiheit des einzelnen Sprechers (156). Die vielen Beispiele für aktuellen
Sprachwandel umfassen sowohl neueste Veränderungen als auch ältere Varianten, die in den letzten zwei-drei Jahrzehnten offizielle Anerkennung erfahren
haben (z.B. der Gen. Pl. noskov, 149).
Der Beitrag von Tat’jana Troškina und Aida Gajnutdinova ist der einzige, der
sich auf der Mikroebene mit einem einzelnen sprachlichen Phänomen beschäftigt, nämlich der Konkurrenz des Reflexivpronomens sebja mit den Personalpronomina menja, tebja, ego usw. bei gleicher Referenz des Pronomens mit dem
Subjekt. Die Kodifikation schreibt hier fast immer sebja vor, jedoch wird gerade
in der Belletristik sowohl des 19. als auch des 21. Jh. häufig ein Personalpronomen benutzt – und zwar häufiger als in Pressetexten des Jahres 2010 (167).
Die Autorinnen arbeiten eine Reihe von Faktoren heraus, die den Gebrauch des
Pronomens beeinflussen, darunter die Subjektperspektive (bzw. „Empathie“ des
Sprechers) vs. Sprecherperspektive (167), die Komplexität der Satzstruktur (169),
eine distributive Bedeutung von sebja (171) und die Verwendung formalisierter
Floskeln wie oderžat’ važnuju dlja sebja pobedu vor allem in der Presse (171f.).
Rezensionen
201
In dem folgenden Aufsatz beschreibt zunächst Lumnije Jusufi nachvollziehbar, wie sich das Albanische nach der Wende zu einer plurizentrischen Sprache
im Sinne Ammons (1995) entwickelt hat, die in Tirana und Prishtina über zwei
Vollzentren und in Shkodra und Tetovo über zwei Halbzentren verfüge (185).
Jedoch werden diesen vier Zentren nur drei Varietäten zugeordnet („AlbanienAlbanisch, Kosovo-Albanisch und Mazedonien-Albanisch“, ebd.), sodass Shkodra
leer ausgeht und sein Status somit nicht ganz klar wird. Unnötig erscheint mir
die Polemik dagegen, dass „Ammon […] die Nation mit dem Staat gleich[setzt]“,
denn dies ist schlicht nicht der Fall, da Ammon (1995, 95) sehr genau zwischen
nationalen und staatlichen Zentren unterscheidet und jede Sprache mit mehreren Zentren, gleich ob national oder staatlich, als plurizentrisch definiert (ebd.
97). Somit ist Ammons Modell ohne Modifikation auf das Albanische anwendbar. Ein Missverständnis scheint auch der Formulierung „Eine plurizentrische
Sprache hätten wir, sobald sich unterschiedliche Varietäten eines einzigen Standards entwickelt haben“ (185), zugrunde zu liegen, da es sich um verschiedene
Standardvarietäten handeln müsste. Im zweiten Teil des Aufsatzes gibt Christian
Voß einen lesenswerten Überblick über Konvergenz und Divergenz der serbokroatischen Standardvarietäten, wobei er an das Vorbild des unaufgeregten Umgangs der Germanistik mit der deutschen Plurizentrik und den Folgen der deutschen Teilung appelliert.
Krešimir Mićanović gibt in seinem Beitrag einen schönen Überblick über den
innerjugoslavischen (sozio)linguistischen Diskurs, beginnend mit dem 5. Kongress der jugoslavischen Slavisten 1965 in Sarajevo und bis in die 80er Jahre. Die
verschiedenen Meinungen pro und contra Existenz verschiedener Varietäten innerhalb des Serbokroatischen werden sachlich dargestellt. (Alle Kroaten waren
dafür, unter den SerbInnen waren Milka und Pavle Ivić und Jovo Vuković dafür,
Svetozar Marković und Mihailo Stevanović dagegen; ausführlich herausgearbeitet
wird auch die differenzierte Einstellung von Asim Peco und Srđan Janković, der
für die bosnische Varietät den Terminus izraz ‘Ausdruck’ geprägt hat, 203). Dies
gilt auch für die Diskussion über die Einheitlichkeit des Serbokroatischen z.B.
zwischen Stjepan Babić und Branislav Brborić (210).
Im letzten Aufsatz des Bandes erörtert Robert D. Greenberg einen Aspekt,
der in seinem Buch (Greenberg 2004) noch nicht angesprochen wurde, nämlich
den soziolinguistischen Status des Bosnischen im Sandžak, das in Serbien immerhin als Minderheitensprache im Sinne der Europäischen Charta für Regionalund Minderheitensprachen anerkannt ist, in Montenegro aber zur Amtssprache
erhoben wurde, woraufhin auch die in Serbien lebenden Bosniaken den Status
als Staatsvolk und -sprache fordern (227).
Insgesamt enthält das Buch also eine Fülle nützlicher Fakten und Gedanken
und bis auf den Beitrag von Galina Neščimenko nur sehr lesenswerte Aufsätze.
Literaturverzeichnis
Ammon, U. 1995. Die deutsche Sprache in Deutschland, Österreich und der Schweiz. Das
Problem der nationalen Varietäten. Berlin, New York.
Coseriu, Eu. 1952. Systema, norma y habla. Montevideo.
Greenberg, R.D. 2004. Language and identity in the Balkans: Serbo-Croatian and its
disintegration. Oxford.
202
Rezensionen
Isačenko, A. 1958. Vopros 5: Kakova specifika literaturnogo dvujazyčija v istorii slavjanskich jazykov? Voprosy jazykoznanija 7(3), 42-45.
Keipert, H. 1999. Geschichte der russischen Literatursprache. In: Jachnow, H. (Hrsg.).
Handbuch der sprachwissenschaftlichen Russistik und ihrer Grenzdisziplinen. Wiesbaden,
726-779.
Koch, P., W. Oesterreicher. 1985. Sprache der Nähe – Sprache der Distanz. Mündlichkeit
und Schriftlichkeit im Spannungsfeld von Sprachtheorie und Sprachgeschichte.
Romanistisches Jahrbuch 36, 15-43.
Rehder, P. 1995. Standardsprache. Versuch eines dreistufigen Modells. Die Welt der Slaven
40, 352-366.
Wingender, M. 1998. „Standardsprachlichkeit in der Slavia: Eine Überprüfung des Begriffsapparates“. Zeitschrift für Slawistik 43, 127-139.
— 2003. Überlegungen zur Weiterentwicklung der Theorie der Standardsprache. In:
Gladrow. W. (Hrsg.) Die slawischen Sprachen im aktuellen Funktionieren und historischen
Kontext. Beiträge zum XIII. Internationalen Slawistenkongreß vom 15. bis 21. August 2003
in Ljubljana. Frankfurt a.M., 133-152.
Köln
([email protected])
D an ie l B u n čić