А. БЕЛЫЙ СИМВОЛИЗМ КАК МИРОПОНИМАНИЕ 1 Еще

А. БЕЛЫЙ
СИМВОЛИЗМ КАК МИРОПОНИМАНИЕ
A. BELYJ
SIMBOLISMO COME INTERPRETAZIONE DEL
MONDO
1
1
Еще недавно думали – мир изучен. Всякая глубина
исчезла с горизонта. Простиралась великая
плоскость. Не стало вечных ценностей,
открывавших перспективы. Все обесценилось. Но
не исчезло стремление к дальнему в сердцах.
Захотелось перспективы. Опять запросило сердце
вечных ценностей.
[…] Не событиями захвачено все существо
человека, а символами иного. Музыка идеально
выражает символ. Символ поэтому всегда
музыкален. Перевал от критицизма к символизму
неминуемо сопровождается пробуждением духа
музыки. Дух музыки – показатель перевала
сознания. Не к драме, ко всей культуре обращен
возглас Ницше: «Увенчайте плющом чело ваше,
возьмите в руки тирсы и не дивитесь, если тигры и
пантеры, ластясь, лягут у ваших ног… Вы должны
сопровождать
дионисианское торжественное
шествие от Инда»… Современное человечество
взволновано приближением внутренней музыки к
поверхности сознания. Оно захвачено не
событием, а символом иного. Пока иное не
воплотится, не прояснятся волнующие нас
символы современного творчества. Только
близорукие в вопросах духа ищут ясности в
символах.
Fino a poco tempo fa si credeva che il mondo fosse
stato studiato. Ogni profondità era scomparsa
dall’orizzonte. si vide un pianoro sconfinato.
Cessarono di essere i valori eterni, che aprivano nuove
prospettive. Tutto perse di valore. Ma nei cuori non
scomparve la tensione ad andare avanti. E il cuore di
nuovo esigé i valori eterni.
[…] l’essere dell’uomo è preso non dagli avvenimenti,
ma dai simboli dell’altro. La musica esprime il simbolo
in maniera ideale. Per questa ragione il simbolo è
sempre musicale. Il passaggio dal criticismo al
simbolismo si associa immancabilmente allo spirito
della musica. Lo spirito della musica è un segno di un
mutamento di coscienza. Non al dramma, ma alla
cultura nel suo complesso è indirizzato il monito di
Nietzsche: “Adornate la vostra fronte con edera più
spesso di quanto facciate, prendete il tirso in mano e
non stupitevi se tigri e pantere, si stenderanno ai vostri
piedi facendo le fusa… Voi dovete accompagnare la
trionfante sfilata dionisiaca dall’Indo”… L’umanità
contemporanea è scossa dall’avvicinarsi della musica
interiore alla superficie della coscienza. Essa è afferrata
non dall’avvenimento, ma dal simbolo dell’altro.
Finche l’altro non si incarnerà, non si manifesteranno i
simboli della creazione contemporanea che ci
scuotono tanto. Soltanto chi è miope nelle questioni
dello spirito cerca la chiarezza nei simboli.
[…] il simbolo risveglia la musica dell’anima. Ogni
volta che il mondo giungerà nella nostra anima, essa
risuonerà sempre. Quando l’anima diverrà il mondo,
essa sarà al di fuori del mondo. Se è possibile influire a
distanza, se è possibile la magia, allora noi sappiamo
che essa conduce all’anima.
[…] L’arte è conoscenza attraverso il genio. La
conoscenza attraverso il genio amplia le sue forme.
Nel simbolismo, inteso come metodo che unisce
l’eterno con le sue espressioni spaziali e temporali,
incontriamo la conoscenza delle idee platoniche. L’arte
deve esprimere idee. Ogni arte è per sua natura pregna
di simboli. Ogni conoscenza simbolica è pregna di
idee. Il compito dell’arte, come conoscenza
particolare, è immutabile in ogni periodo storico.
Mutano i modi dell’espressione. Tramite la
dimostrazione per assurdo lo sviluppo della
conoscenza filosofica crea un rapporto di dipendenza
di quest’ultima dalla conoscenza attraverso la scoperta,
dalla conoscenza simbolica. Con il mutare della teoria
della conoscenza muta il rapporto con l’arte. Essa non
è più una forma fine a se stessa; essa non può essere
invocato come aiuto all’utilitarismo. Essa diviene il
percorso per la conoscenza più sostanziale, la
conoscenza religiosa. La religione è un sistema di simboli
coerentemente succedentisi. Questa è la sua prima
[…] Символ пробуждает музыку души. Когда мир
придет в нашу душу, всегда она зазвучит. Когда
душа станет миром, она будет вне мира. Если
возможно влияние на расстоянии, если возможна
магия, мы знаем, что ведет к ней.
[…] Искусство есть гениальное познание.
Гениальное познание расширяет его формы. В
символизме, как методе, соединяющем вечное с
его
пространственными
и
временными
проявлениями,
встречаемся
с
познанием
Платоновых идей. Искусство должно выражать
идеи. Всякое искусство по существу символично.
Всякое символическое познание идейно. Задача
искусства, как особого рода познания, неизменна
во все времена. Меняются способы выражения.
Развитие
философского
познания
доказательством от противного ставит его в
зависимость от познания откровением, познания
символического. С изменением теории познания
меняется отношение к искусству. Оно уж больше
не самодовлеющая форма; оно и не может быть
призвано на подмогу утилитаризму. Оно
становится путем к наиболее существенному
познанию – познанию религиозному. Религия есть
система последовательно развертываемых символов.
Таково ее первоначальное внешнее определение.
Совершающемуся
перевалу
в
сознании
соответствует изменение способа выражения
символов искусства. Важно бросить взгляд на
характер этого изменения.
Характерной чертой классического искусства
является гармония формы. Эта гармония
накладывает печать сдержанности в выражении
прозрений. […] Таков аристократизм лучших
образцов классического искусства, спасающегося
под личиной обыденности от вторжения толпы в
его сокровенные глубины. Такие образцы суть
источники и глубины, и плоскости одновременно.
Здесь удовлетворяется и масса, и избранные. Такая
двойственность неизбежно вытекает из самой
двойственности критицизма; она образуется также
от нежелания гениев, чтобы их символы служили
предметом
догматических
кривотолков
рационализма, утилитаризма и т. д. Здесь и
презрение к малым сим, и аристократическая
ирония над слепыми, которые хотя и не видят, но
хвалят и кокетство перед избранниками духа.
[…] Искусство должно учить видеть Вечное;
сорвана, разбита безукоризненная окаменелая
маска классического искусства. По линиям разлома
выползают отовсюду глубинные созерцания,
насыщают образы, ломают их, так как сознана
относительность образов. Образы превращаются в
метод познания, а не в нечто самодовлеющее.
Назначение их – не вызвать чувство красоты, а
развить способность самому видеть в явлениях
жизни их преобразовательный смысл. Когда цель
достигнута, эти образы уже не имеют никакого
значения; отсюда понятен демократический смысл
нового
искусства,
которому,
несомненно,
принадлежит близкое будущее. Но когда это
будущее станет настоящим, искусство, приготовив
человечество к тому, что за ним, должно
исчезнуть. Новое искусство менее искусство. Оно
– знамение, предтеча.
[…] Соединение вершин символизма как искусства
с мистикой Владимир Соловьев определял особым
термином. Термин этот – теургия. «Вселюсь в них
и буду ходить в них, и буду их Богом», – говорит
Господь. Теургия – вот что воздвигает пророков,
вкладывает в уста их слово, дробящее скалы. […]
1904
definizione esteriore. Al mutamento realizzatosi nella
conoscenza corrisponde una trasformazione del modo
dell’espressione dei simboli dell’arte. È importante
osservare il carattere di questa trasformazione.
Un tratto caratteristico dell’arte classica è l’armonia
della forma. Tale armonia pone il sigillo della
morigeratezza nell’espressione delle percezioni. […]
Tale è l’aristocratismo delle opere migliori dell’arte
classica, che, in guisa di quotidianità preserva
dall’intrusione della folla nelle sue sacre profondità.
Queste opere cono le fonti e le profondità e
contemporaneamente i pianori. Qui trovano
soddisfazione sia la massa, sia i prescelti. Questa
dualità è dovuta necessariamente alla dualità stessa,
propria del criticismo; anch’essa nasce dall’avversione
dei geni a che i loro simboli divengano oggetto dei
barbogi difensori dogmatici del razionalismo,
dell’utilitarismo, ecc… da qui il disprezzo per i piccoli e
l’ironia aristocratica verso i ciechi che, anche se non
vedono, tuttavia lodano anche la civetteria nei
confronti dei prescelti dello spirito.
[…] L’arte deve insegnare a vedere l’Eterno; è rotta, è
in frantumi l’irreprensibile maschera pietrificata
dell’arte classica. Dalle tutte le linee delle crepe
emergono capacità di profonda contemplazione, si
saziano di immagini e le rompono, in quanto si è
coscienti della relatività delle immagini. Le immagini si
trasformano in metodo di conoscenza e non in
qualcosa di fine a se stesso. La loro finalità non è
suscitare il senso della bellezza, ma sviluppare la
capacità di vedere da sé nelle manifestazioni della vita
[quotidiano] il loro senso trasfigurato. Quando lo
scopo è raggiunto queste immagini non hanno più
alcun significato; da qui il senso democratico della
nuova arte, alla quale indubbiamente appartiene il
futuro prossimo. Quando però questo futuro diverrà
presente l’arte, dopo aver preparato l’umanità a ciò che
vi si nasconde dietro, dovrà scomparire. La nuova arte
è meno arte. Essa è vessillo, precursore.
[…] Vladimir Solov’ev ha definito l’unione delle vette
del simbolismo come arte con la mistica con un
termine specifico. Questo termine è teurgia. “Abiterò
in mezzo a loro e con loro camminerò e sarò il loro
Dio” [2Cor., 6], dice il Signore. La teurgia, ecco che
cosa muove i profeti, pone sulle loro labbra la parola
che frantuma i massi. […]
1904
А. БЛОК
A. BLOK
Ты – божий день. Мои мечты –
Орлы, кричащие в лазури.
Под гневом светлой красоты
Они всечасно в вихре бури.
Sei un giorno divino. E i sogni miei
Son falchi che gridan nell’azzurro.
Avvinti dal fardello di lucente bellezza
Son sempre nel gorgo della bufera.
Стрела пронзает их сердца,
Они летят в паденьи диком...
Но и в паденьи – нет конца
Хвалам, и клёкоту, и крикам!
Uno strale trapassa i loro cuori,
essi volano d’una caduta spietata…
Ma anche nella caduta fine non hanno
Le lodi, le grida a te e le grida!
1902
1902
А. БЕЛЫЙ
A. BELYJ
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
L’ULTIMO INCONTRO
Она улыбнулась, а иглы мучительных терний
ей голову сжали горячим, колючим венцом –
сквозь боль улыбнулась, в эфир отлетая
вечерний…
Сидит — улыбнулась бескровно-туманным лицом.
Lei sorrise, ma gli aghi di spine strazianti avvinghiaron
La testa sua con il serto loro, acuminato ed ardente.
Sorrise in quel tormento involandosi nell’etere
serotino…
Stava seduta e sorrise con il volto pallido e plumbeo.
Вдали — бирюзовость… А ветер тоскующий
Lontano il turchese… E la sera nostalgica manda
гонит Foglie offuscate nell’ora che lenta si spegne.
листы потускневшие в медленно гаснущий час.
Lo sposo impallidì. Nel lutto violaceo annegava,
Жених побледнел. В фиолетовом трауре тонет,
dalla sposa non leva i suoi occhi, pensierosi e
с невесты не сводит осенних, задумчивых глаз.
autunnali.
Над ними струятся пространства, лазурны и
Sopra loro si svolgon gli spazi, immacolati e celesti.
чисты. Flebile lui le sussurra: “Mia cara, su, dormi…
Тихонько ей шепчет: «Моя дорогая, усни…
Il tempo trascorrerà. Sfileranno, come lastre dorate
Закатится время. Промчатся, как лист золотистый,
gli ultimi giorni nel mondo, slavati dall’assenza
последние в мире, безвременьем смытые, дни».
del tempo”.
Склонился — и в воздухе ясном звучат поцелуи.
Она улыбнулась, закрыла глаза, чуть дыша.
Над ними лазурней сверкнули последние струи,
над ними помчались последние листья, шурша.
Si chinò su di lei e nell’aere terso risuonano i baci.
Lei sorrise, chiuse gli occhi, respirava sol più a
malapena.
Balenaron su loro gli ultimi flussi, ancor più celesti
Sfilaron su loro le ultime foglie, con un fruscio.
Non appena passai con un piede l'alta soglia del
portone, una mano possente mi afferrò
improvvisamente per il petto.
“Chi è questo qua?”, ruggì una voce, “sei amico о
nemico, sputa!”
“É dei nostri, è dei nostri!”, strillò vicino a noi la
vocetta di Liputin. “È il signor G...V, educazione
classica, un giovane in rapporti con la più alta
società”
“Se è con la società, mi piace, clas-si... cioè, i-struitissi-mo!... capitano a riposo Ignàt Lebjadkin, al
servizio del mondo e degli amici... se sono sinceri,
se sono sinceri, vigliacchi!”
Il capitano Lebjadkin, alto come una pertica,
grasso, grosso, ricciuto, rosso, tremendamente
ubriaco, si reggeva a stento in piedi davanti a me e
pronunciava faticosamente qualche parola.
L'avevo già visto qualche volta, da lontano.
“Ah, è lui!”, ruggì di nuovo, notando Kirillov,
che non se ne era ancora andato, con la lampada
in mano; fece per alzare un pugno, ma subito si
frenò.
“Mi scuso per la mia scienza! Ma Ignat Lebjadkin
è i-strui-tissimo...
Любви пылающей граната
Лопнула в груди Игната.
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукий.
Una granata ardente d'amore
a Ignàt è scoppiata nel cuore.
E piange ancora Ignàt sconsolato,
che a Sebastopoli han mutilato.
Veramente a Sebastopoli non ci son stato, e non
sono neanche mutilato, però che rime!”, mi
strisciava addosso col suo muso ubriaco.
“Ma adesso non ha tempo, non ha tempo, sta
andando a casa”, Liputin cercava di persuaderlo.
“Domani riferirà a Elizaveta Nikolàevna”.
“Lizaveta!..” si rimise a strillare, “fermo, non
andartene! Variante:
И порхает звезда на коне
В хороводе других амазонок;
Улыбается с лошади мне
АристократиАристократиАристократический ребёнок.
Fan le sorelle amazzoni ghirlanda
alla stella che in sella si trastulla;
e, cavalcando, un sorriso mi manda,
a me, l'aristocratica fanciulla.
“Alla stella-amazzone.” È un inno! È un inno, se
non sei un asino! Gli sfaccendati non lo
capiscono! Fermo!”, riusci ad aggrapparsi al mio
cappotto, malgrado cercassi con tutte le mie forze
di uscire dal portone. “Dì che io sono un cavaliere
del l'onore, mentre Daša... Io a Daša, con due
dita... è una schiava e non ha il coraggio...”
Mi divincolai con forza e quello crollò a terra.
Corsi in strada. Liputin mi venne dietro.
“«Aleksèj Nilyč lo solleverà […]”
***
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан
Полный мухоедства.
“Signora” il capitano non ascoltava, “io magari
vorrei chiamarmi Ernest, e invece sono costretto a
portare questo volgare nome, Ignàt, e questo
perché, secondo voi? Vorrei chiamarmi principe
de Montbard, e invece sono solo Lebjadkin, dal
nome del cigno, perché? Io sono poeta, signora,
poeta nell'anima, e potrei ricevere da un editore
migliaia di rubli, e invece sono costretto a vivere
dentro un mastello, perché, perché? Signora, per
me, la Russia è uno scherzo della natura, niente
altro!»
“Insomma, non potete dir niente di più preciso?”
“Posso recitarvi il poema Lo scarafaggio, signora!”
“Co-o-osa?”
“Signora, non sono ancora pazzo! Lo sarò, pazzo,
lo sarò, certamente, ma non sono ancora pazzo!
Signora, un mio amico, una persona no-bi-lissima,
ha scritto una favola di Krijlòv, che si intitola Lo
scarafaggio; posso recitarla?»
“Volete recitare una favola di Krijlòv?”
“No, non voglio recitare una favola di Krijlòv, ma
una mia favola, una mia composizione! Credetemi,
signora, senza offesa, io non sono tanto incolto e
corrotto da non capire che la Russia possiede un
grande favolista di nome Krijlòv, al quale Il
ministro dell'istruzione ha fatto erigere un
monumento nel Giardino d'estate, perché i ragazzi
ci giochino. Voi, signora, mi chiedete: “perché?”
La risposta è in fondo a questa favola, a lettere di
fuoco!”
“Recitate questa vostra favola.”
“Sempre di scarafàggi in mezzo a schiere
viveva al mondo uno scarafaggio,
in seguito egli cadde in un bicchiere,
che era tutto pieno di moscaggio...»
“Oh, Dio mio, cos'è?”, esclamò Varvàra Petròvna.
“Cioè quando d'estate”, si affrettò a spiegare il
capitano, sbracciandosi terribilmente con la
stizzita impazienza dell'autore disturbato nella
lettura di una sua opera, “quando d'estate le
mosche riempiono un bicchiere, si ha un moscaggio, ogni stupido lo capirebbe, non interrompete,
non interrompete, vedrete, vedrete...”, continuava
ad agitar le mani.
Место занял таракан,
Мухи возроптали,
Полон очень наш стакан,
К Юпитеру закричали.
Но пока у них шёл крик,
Подошёл Никифор,
Благороднейший старик ..
“E mormoraron le ronzanti schiere,
lo scarafaggio aveva preso posto
ed ora troppo pieno era il bicchiere;
le mosche a Giove si rivolser tosto.
Ma mentre si levava quel lamento,
si avvicinò Nikiforo, gran vecchio
di nobil stirpe e d'alto portamento...”
Qui non l'ho ancora finito, ma non importa, ve lo
racconto in prosa!», scoppiettava il capitano.
«Nikiforo prende il bicchiere e malgrado le grida,
rovescia in un mastello tutta la commedia, mosche
e scarafaggio, come bisognava fare da un pezzo.
Ma notate, notate, signora, lo scarafaggio non
mormora! Ecco la risposta alla vostra domanda:
“perché?”, gridò trionfante, “lo scarafaggio non
mormora! Per quel che riguarda Nikiforo, egli
rappresenta la natura”, aggiunse precipitosamente
e, soddisfatto di sé, si rimise a camminare per la
stanza.
Varvàra Petròvna si arrabbiò terribilmente.
«Guardate questo», d'un tratto Liza si rivolse a me,
aprendo in preda a una grande agitazione la
lettera. “Avete mai visto niente di simile? Leggete
ad alta voce, per favore; ho bisogno che anche il
signor Satov senta”.
Con non poco stupore lessi ad alta voce la
seguente missiva:
Alla perfezione della vergine Tuščina
Oh, benigna mia signora Elizaveta Nikolàevna
Совершенству девицы Тушиной.
Oh, è come gentile stella,
Милостивая государыня Елизавета
Elizaveta Tuščina, se in sella
Николаевна! col suo parente accanto vola
e il vento coi suoi riccioli intreccia una carola,
О как мила она,
о se in chiesa con la madre si prostra
Елизавета Тушина,
e un pio rossore sul suo viso mostra!
Когда с родственником на дамском седле Allora le giuste gioie delle nozze desio
летает,
e dietro a lei, con la madre, una lacrima invio.
А локон её с ветрами играет,
Или когда с матерью в церкви падает ниц,
(composto da un ignorante dopo una disputa)
И зрится румянец благоговейных лиц!
Тогда брачных и законных наслаждений
Mia benigna signora!
желаю Più d'ogni altra cosa mi rincresce di non aver
И вслед ей, вместе с матерью, слезу посылаю.
perduto un braccio a Sebastopoli per la gloria, non
essendoci stato mai, ed essendo stato addetto per
tutta la campagna alla distribuzione dei vili viveri,
pur considerandola io una bassezza. Voi siete una
dea dell'antichità, mentre io sono un nulla che ha
indovinato l'infinito. Guardate questi versi,
prendendoli per quello che sono, giacché i versi
son sempre assurdità e giustificano quel che in
prosa sarebbe considerata un'insolenza. Può il sole
adirarsi contro l'infusorio, se questo scrive in suo
onore, in una goccia d'acqua, dove ce n'è migliaia,
come lui, se si guarda col microscopio? Anche la
società filantropica per la protezione degli animali,
a Pietroburgo, nell'alta società”, mentre
giustamente compatisce il cane od il cavallo,
disprezza il minuscolo infusorio, senza
ricordarsene neanche, poiché non è cresciuto
abbastanza. Anch'io non sono cresciuto
abbastanza. L'idea del matrimonio potrebbe
sembrare ridicolissima; ma presto avrò duecento
anime per mezzo di un misantropo che voi
disprezzate. Posso riferire molte cose e dispongo
di documenti tali da far volare in Siberia qualcuno.
Non disprezzate questa proposta. La lettera
dell'infusorio va intesa in versi.
Capitano Lebjadkin, devotissimo amico,
che dispone di tempo.
“Lo ha scritto un uomo in stato di ubriachezza, un
mascalzone!”, esclamai indignato. “Lo conosco!”
[tutte le traduzioni di Dostoevskij: G. Buttafava ]
Иван Мятлев
Ivan Mjatlev
***
Таракан
Как в стакан
Попадет —
Пропадет,
На стекло —
Тяжело —
Не всползет.
***
Non appena in un bicchiere
uno scarafaggio
va a cadere
va a finire
su pel vetro –
quant’è tetro –
non sa risalire.
Так и я:
Жизнь моя
Отцвела,
Отбыла;
Я пленен,
Я влюблен,
Но в кого?
Ничего
Не скажу;
Протужу,
Пока сил
Не лишил
Меня бог;
Но чтоб мог
Разлюбить,
Позабыть —
Никогда.
Навсегда
Я с тоской,
Грусти злой
Не бегу:
Не могу
Убежать,
Перестать
Я любить —
Буду жить
И тужить.
È questa la mia esperienza
La mia esistenza
Ha perduto vigoria,
da me è scappata via;
sono ingabbiato
son innamorato
ma di chi poi?
Niente a voi
Non vi dirò;
Soffrirò,
finché l’energia
non porterà via
da me il Signore;
ma per darmi il cuore
di smettere d’amare
di poter dimenticare.
Mai non sarà.
Per l’eternità
Con malinconia
La tristezza dura mia
Non fuggirò:
non ce la fò
A scappare
A cessare
Io d’amare
Io vivrò
E soffrirò.
Таракан
Как в стакан
Попадет —
Пропадет,
На стекло —
Тяжело —
Не всползет. 1
Non appena in un bicchiere
uno scarafaggio
va a cadere
va a finire
su pel vetro –
quant’è tetro –
non sa risalire.
1
И. Мятлев Фантастическая высказка. // Мятлев И. Стихотворения. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой.
Л. Советский писатель. 1969. С. 92
Козьма Прутков
Koz’ma Prutkov
МОЙ ПОРТРЕТ
IL MIO RITRATTO
Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг;*
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Quando incontrerai un uomo tra la gente
Che ignudo se ne va; *
Che più cupo del nebbioso Kazbek ha il
sembiante,
e il passo incerto ha;
I cui capelli sono scompigliati in modo
misterioso
Che, strilla assai furente
Che si dibatte sempre in convulsioni nervose,
quei son io, tienlo a mente!
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке, —
Знай: это я!
Кого язвят со злостью вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,
Знай: это я!..
В моих устах спокойная улыбка,
В груди — змея!
Di cui si fan beffe sempre nuove in coro,
di gente in gente;
Al quale la folla il serto che ha di alloro
Strappa furiosamente,
chi non piega davanti a nessuno la schiena
flessuosa
Quei son io, ricorda bene!..
Un sorriso quieto sulle mie labbra riposa
Ma una serpe porto in seno!
* Вариант: «На коем фрак». (Примечание
* Variante: “che con un frac se ne va”
К. Пруткова.)
(Osservazione di K. Prutkov)
Ученик. Видишь ли, известно, что слова
склоняются по падежам своим концом — ты
мне должен простить, что я ввожу в общество
застенчивых молодых людей из русского, не
слишком почитаемого нами языка. Но не
скучная ли это вещь?
Учитель. Нет, нет, нисколько. Продолжай.
Ученик. Слыхал ли ты, однако, про внутреннее
склонение слов? Про падежи внутри слова?
Если родительный падеж отвечает на вопрос
«откуда», а винительный и дательный на
вопрос «куда» и «где», то склонение по этим
падежам должно придавать возникшим словам
обратные основы по смыслу значения. Таким
образом слова-родичи должны иметь далекие
значения. Это оправдывается. Так, бобр и бабр,
означая безобидного грызуна и страшного
хищника и образованные винительным и
родительным падежами общей основы «бо»,
самым строением своим описывают, что
бобра следует преследовать, охотиться за ним
как за добычей, а бабра следует бояться, так
как здесь сам человек может стать предметом
охоты со стороны зверя. Здесь простейшее
тело изменением своего падежа изменяет
смысл словесного построения. В одном слове
предписывается, чтобы действие боя было
направлено на зверя (винительный — куда?), а
в другом слове указывается, что действие боя
исходит из зверя (родительный — откуда?).
Бег бывает вызван боязнью, а бог — существо, к
которому должна быть обращена боязнь.
Также слова лес и лысый или еще более
одинаковые слова лысина и лесина, означая
присутствие
и
отсутствие
какой-либо
растительности
[…]
возникли
через
изменение направления простого слова ла
склонением его в родительном (лысый) и
дательном (лес) падежах. Лес есть дательный
падеж, лысый – родительный. Как и в других
случаях, е и ы суть доказательства разных
падежей одной и той же основы. Место, где
исчезнул лес, зовется лысиной. Также бык есть
то, откуда следует ждать удара, а бок – то место,
куда следует направить удар. [Учитель и ученик]
Discepolo: Vedi, è noto che le parole si declininino
in funzione della terminazione, tu mi devi scusare
se porto nella società di questi giovani pudibondi
esempi della lingua russa, da noi non troppo
rispettata. non è forse una cosa noiosa, questa?
Maestro: No, no, niente affatto. Continua.
Discepolo: avrai sentito, comunque, della
declinazione interna delle parole? Dei casi interni
alla parola? Se il caso genitivo risponde alla
domanda “Da dove?” e l’accusativo e il dativo
“Da che direzione” e “a chi?”, allora la
declinazione interna di questi stessi casi deve dare
alle parole risultanti significati diversi. In questo
caso le parole imparentate (slova-rodiči) devono
avere significati lontani. Questo è giustificato. In
questo senso, Bobr (castoro) e babr (russo antico,
tigre), riferendosi a un inoffensivo roditore e a un
terribile animale, sono formati rispettivamente da
un caso accusativo e da uno genitivo dalla stessa
radice bo, e con la loro costruzione dimostrano
che il bobr deve essere braccato, cacciato come
una preda mentre il babr deve essere temuto, in
quanto l’uomo stesso può essere oggetto di caccia
da parte della fiera. Qui un semplice corpo, con il
cambiamento del proprio caso muta il senso della
costruzione verbale. In una sola parola viene
prescritto quando l’azione della lotta deve essere
indirizzato alla fiera (accusativo, dove [kuda?]),
mentre nell’altra parola viene mostrato che
l’azione della battaglia giunge dalla fiera (genitivo,
da dove?).
Beg, la corsa, è causata da timore, mentre bog, dio,
è un essere al quale deve essere rivolto il timore.
La stessa cosa per le parole les – bosco – e lysyj –
calvo – o ancora di più le parole lysina – calvizie e lesina – legname –, significando la presenza o
l’assenza di qualche cosa che vi cresce sopra […]
sono sorti dal mutamento della direzione di della
semplice parola la, declinata ai casi genitivo (lysyj)
e al dativo (les). Come anche negli altri casi, e e y
sono dimostrazioni d diversi casi da una stessa
base. Il luogo da cui p scomparso un bosco si
chiama lysina. Altresì, byk (toro) è ciò, da cui gha
senso aspettarsi un colpo, mentre bok (fianco)
quel luogo, nel quale ha senso aspettarsi un colpo
[Učenik e učitel’]
ЗВЕРИНЕЦ
IL GIARDINO ZOOLOGICO
Посв<ящается> В. И.
Ded<icato a> V<jačeslav> I<vanov>
О, Сад, Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему
братьям, что они братья, и останавливающему
кровопролитную схватку.
Где немцы ходят пить пиво.
А красотки продавать тело.
Oh, Giardino, Giardino!
Dove il ferro è simile a un padre che ricorda ai
fratelli che sono fratelli e che arresta una contesa
all’ultimo sangue.
Dove i tedeschi vanno a bere la birra
E le bellezze a vendere il proprio corpo.
Где орлы сидят подобны вечности,
означенной сегодняшним, еще лишенным
вечера, днем.
Где верблюд, чей высокий горб лишен
всадника, знает разгадку буддизма и затаил
ужимку Китая.
Где олень лишь испуг, цветущий широким
камнем.
Где наряды людей баскующие.
Где люди ходят насупившись и сумные.
А немцы цветут здоровьем.
Где черный взор лебедя, который весь
подобен зиме, а черно-желтый клюв –
осенней рощице, – немного осторожен и
недоверчив для него самого.
[…]
Где у австралийских птиц хочется взять хвост
и, ударяя по струнам, воспеть подвиги русских.
Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был
меч, и шепчем клятву: отстоять русскую
породу ценой жизни, ценой смерти, ценой
всего.
Где обезьяны разнообразно злятся и
выказывают разнообразные концы туловища
и, кроме печальных и кротких, вечно
раздражены присутствием человека.
Где слоны, кривляясь, как кривляются во
время землетрясения горы, просят у ребенка
поесть, влагая древний смысл в правду: «Есть
хоцца! Поесть бы!» – и приседают, точно
просят милостыню.
[…] Где грудь сокола напоминает перистые
тучи перед грозой.
[…] Где мы начинаем думать, что веры –
затихающие струи волн, разбег которых –
виды.
И что на свете потому так много зверей, что
они умеют по-разному видеть бога.
Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на
небо.
[…] Где смешные рыбокрылы заботятся друг о
друге с трогательностью старосветских
помещиков Гоголя.
[…] Сад.
Где орел жалуется на что-то, как усталый
жаловаться ребенок.
[…] Где козлы умоляют, продевая сквозь
решетку раздвоенное копыто, и машут им,
придавая глазам самодовольное или веселое
выражение, получив требуемое.
Где завысокая жирафа стоит и смотрит.
[…] Где видим дерево-зверя
неподвижно стоящего оленя.
в
лице
Dove le aquile stanno appollaiate, simili
all’eternità, che offre un segno con il giorno
odierno, ancora privo della sera.
Dove il cammello, la cui alta gobba è priva del
cavaliere, conosce l’enigma del buddismo e cela il
lazzo della Cina.
Dove le renne sono soltanto sgomento, che
fiorisce come una larga pietra.
Dove i vestimenti della gente sono convenienti.
Dove la gente cammina aggrottata e pensierosa.
Mentre i tedeschi scoppiano di salute.
Dove lo sguardo nero del cigno, in tutto simile
all’inverno con il becco giallo-nero in tutto simile
a un boschetto autunnale è sufficientemente
cauto e sospettoso di per sé.
[…]
Dove si ha voglia di afferrare la cosa degli uccelli
australiani e, colpendone le corde, di decantare le
gesta dei russi.
Dove stringiamo la mano come se tenesse un
gladio e sussurriamo il giuramento: difendere la
specie russa a costo della vita, a costo della morte,
a costo di tutto quanto.
Dove le scimmie s’infuriano con modi difformi
tra loro e mettono in mostra differenti parti del
proprio corpo e, ad eccezione delle scimmie tristi
e miti, sono costantemente infastidite dalla
presenza dell’uomo.
Dove gli elefanti, facendo smorfie, come fanno
smorfie le montagne durante un terremoto,
chiedono da mangiare a un bambino, instillando n
senso antico in questa verità: “Ho fame! Vogli
fare pappa!” e si siedono come se stessero
chiedendo l’elemosina.
[…] Dove il petto del falco richiama alla mente
nubi pennute prima della tempesta.
[…] Dove incominciamo a pensare che le fedi
siano zampilli di onde che divorano ogni suono,
la cui rincorsa sono i panorami che vediamo.
E che al mondo ci sono così tani animali sevaggi,
perché ognuno è in grado divedere dio a suo
modo.
Dove gli animali, stanchi di ringhiare, si alzano e
osservano il cielo.
[…] Dove i buffi ittialati [probabilmente: pinguini
– Parnis] si occupano gli uni degli altri con i modi
commoventi dei possidenti di antico stampo di
Gogol’.
[…] Giardino.
Dove l’aquila si lamenta di qualcosa come un
bambino stanco di lamentarsi.
[…] Dove le capre implorano, infilando lo
zoccolo fesso tra le sbarre e agitandolo,
conferendo ai propri occhi un’espressione
compiaciuta o allegra, dopo aver ricevuto ciò che
chiedevano.
Dove l’altissima giraffa sta in piedi e osserva.
[…] Dove vediamo l’albero-fiera sul muso di una
renna immobile.
[…] Где лось целует сквозь изгородь
плоскорогого буйвола.
Где олени лижут холодное железо.
Где черный тюлень скачет по полу, опираясь
на длинные ласты, с движениями человека,
завязанного в мешок, и подобный чугунному
памятнику, вдруг нашедшему в себе приступы
неудержимого веселья.
[…] Где львы дремлют, опустив лица на лапы.
[…] Где красная, стоящая на лапчатых ногах
утка заставляет вспомнить о черепах тех
павших за родину русских, в костяках которых
ее предки вили гнезда.
[…] Где Россия произносит имя казака, как
орел клекот.
Где слоны забыли свои трубные крики и
издают
крик,
точно
жалуются
на
расстройство. Может быть, видя нас слишком
ничтожными, они начинают находить
признаком
хорошего
вкуса
издавать
ничтожные звуки? Не знаю. О, серые
морщинистые горы! Покрытые лишаями и
травами в ущельях!
Где в зверях погибают какие-то прекрасные
возможности, как вписанное в часослов Слово
о полку Игореви во время пожара Москвы.
[…] Dove l’alce attraverso lo steccato bacia il
bufalo da corno piatto.
Dove le renne leccano il ferro freddo.
Dove la foca nera avanza a balzi per il pavimento,
reggendosi sulle lunghe pinne con i movimenti di
un uomo infilato in un sacco e simile a un
monumento di ghisa, che d’un tratto ritrova in sé
i sintomi di un’allegria irrefrenabile.
[…] Dove i leoni sonnecchiano, appoggiando il
muso sulle zampe.
[…] Dove, entrando in un afoso spazio, nel quale
è difficile trattenersi a lungo, vengo ricoperto di
un “crrreeeetiiiiino!” unanime e dalla buccia dei
semi di oziosi pappagalli, che si dondolano dolci.
Dove il grasso tricheco lucente muove, come un
bella donna stanca, la sua gamba nera e viscida, a
forma di ventaglio, dopo di ché cade in acqua e
quando salta nuovamente sulla pedana sul suo
possente corpo grasso fa bella mostra di sé la
baffuta, irsuta testa di Nietzsche con la fronte
liscia.
Dove la mandibola del bianco lama alto con gli
occhi neri e del basso bufalo dal corno piatto e
degli altri ruminanti si muove con lo stesso ritmo
a destra e a sinistra, come la vita del Paese.
Dove il rinoceronte porta nei suoi occhi biancorossi la furia inestinguibile di un re detronizzato e,
unico tra tutti gli animali, non cela il suo
disprezzo per gli uomini, come per le rivolte degli
schiavi. E in esso è celato Ioann Il terribile.
[…] Dove l’anatra che si regge sui piedi palmati ti
costringe a ricordare i crani dei russi caduti per la
patria, negli ossari dei quali i suoi antenati
facevano i nidi.
[…] Dove la Russia pronuncia il nome di un
cosacco come l’aquila il suo strillo.
Dove gli elefanti hanno scordato le proprie grida
nasali ed emettono un grido come se si
lamentassero di un disturbo. Forse, vedendoci
troppo insignificanti, incominciano a vedere
nell’emissione di suoni un sintomo di buon gusto?
Non so. Oh, grigie montagne rugose! Ricoperte di
licheni e di erbe nelle forre!
Dove negli animali muoiono meravigliose
possibilità, come è stato scritto nel breviario
Canto alla schiera di Igor’ durante l’incendio di
Mosca.
Лето 1909, 1911
Estate 1909, 1911
[…] Где, войдя в душную обитель, в которой
трудно быть долго, я осыпаем единодушным
«дюрьрак!» и кожурой семян праздных
попугаев, болтающих гладко.
Где толстый блестящий морж машет, как
усталая
красавица,
скользкой
черной
веерообразной ногой и после падает в воду, а
когда он вскатывается снова на помост, на его
жирном могучем теле показывается усатая,
щетинистая, с гладким лбом голова Ницше.
Где челюсть у белой высокой черноглазой
ламы и у плоскорогого низкого буйвола и у
прочих жвачных движется ровно направо и
налево, как жизнь страны.
Где носорог носит в бело-красных глазах
неугасимую ярость низверженного царя и
один из всех зверей не скрывает своего
презрения к людям, как к восстанию рабов. И
в нем притаился Иоанн Грозный.
***
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
***
Bobeòbi si cantavano le labbra
veeòmi si cantavano gli sguardi
pieeo si cantavano le ciglia
lieeej si cantava il sembiante
gzi-gzi-gzeo si cantava la catena:
così sulla tela di alcune corrispondenze
fuori della dimensione viveva il Vólto.
<1908 — 1909>
[trad. di A.M. Ripellino]
ЗАКЛЯТИЕ СМЕХОМ
ESORCISMO COL RISO
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют
смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных
смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных
смеячей!
Смейево, смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Oh, mettetevi a ridere, ridoni!
Oh, sorridete, ridoni!
Che ridono di risa, che ridacchiano ridevoli,
oh, sorridete ridellescamente!
Oh, delle irriditrici surrisorie - il riso di riduli
ridoni!
Oh, rideggia ridicolo, riso di ridanciani
surridevoli!
Risibile, risibile,
ridifica, deridi, riduncoli, riduncoli,
ridàccoli, ridàccoli. Oh, mettetevi a ridere, ridoni!
Oh, sorridete, ridoni!
<1908-1909>
[trad. di A.M. Ripellino]
***
О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.
***
О dostoevsdiiume di fuggente nube!
О puškinòtti d'un tòrpido meriggio!
La notte si contempla còme Tjutcev,
riempiendo il circoscritto con l'immenso.
<1908 — 1909>
[trad. di A.M. Ripellino]
Там, где жили свиристели ,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
Где шумели тихо ели,
Где поюны крик пропели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей.
Стая легких времирей!
Ты поюнна и вабна
Душу ты пьянишь, как струны,
В сердце входишь, как волна!
Ну же, звонкие поюны,
Славу легких времирей!
АДИЩЕ ГОРОДА
L’INFERNACCIO DELLA CITTÀ
Адище города окна разбили
на крохотные, сосущие светами адки.
Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
над самым ухом взрывая гудки.
L’infernaccio della città le finestre ha frantumato
In minuscoli infernucoli, che suggono la luce.
Diavoli rossi di capelli, si sollevavano le auto,
Negli orecchi le sirene esplodevano a gran voce.
А там, под вывеской, где сельди из Керчи сбитый старикашка шарил очки
и заплакал, когда в вечереющем смерче
трамвай с разбега взметнул зрачки.
E sotto l’insegna che le aringhe di Kerč’ richiama
Un vecchio sciatto degli occhiali puliva le lenti
E ha pianto quando nel turbine serotino un tram
Ha preso la rincorsa e le pupille gli ha disperso in
un momento.
Nei buchi dei grattacieli, dove bruciavan il filoni
nelle miniere
E il ferro dei treni allargava i passaggi nella foresta
Un aeroplano lanciò un grido e andò a cadere
Dove al sole ferito un occhio schizzava via dalla
testa
В дырах небоскребов, где горела руда
и железо поездов громоздило лаз крикнул аэроплан и упал туда,
где у раненого солнца вытекал глаз.
И тогда уже - скомкав фонарей одеяла ночь излюбилась, похабна и пьяна,
а за солнцами улиц где-то ковыляла
никому не нужная, дряблая луна.
E già allora, le coperte dei lampioni
А ВСЁ-ТАКИ
EPPURE
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река - сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
La via sprofondò come il naso d'un sifilitico.
Il fiume era lascivia sbavata in salive.
Gettando la biancheria sino all'ultima fogliuzza,
I giardini si sdraiarono oscenamente in giugno.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно - у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Io uscii sulla piazza
a mo' di parrucca rossiccia
mi posi sulla testa un quartiere bruciato.
Gli uomini hanno paura perché dalla mia bocca
penzola sgambettando un grido non masticato.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я - ваш поэт.
Ma£ senza biasimarmi né insultarmi,
spargeranno di fiori la mia strada, come davanti a
un profeta,
Tutti costoro dai nasi sprofondati lo sanno:
io sono il vostro poeta.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в свое оправдание.
Come una taverna mi spaura il vostro tremendo
giudizio!
Solo, attraverso gli edifici in fiamme,
le prostitute mi porteranno sulle braccia come
una reliquia
mostrandomi a Dio per loro discolpa.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова - судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под
мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
E Dio romperà in pianto sopra il mio libriccino!
Non parole, ma spasmi appallottolati;
e correrà per il cielo coi miei versi sotto l'ascella
per leggerli, ansando, ai suoi conoscenti.
(1913)
(1913) Trad. di A.M. Ripellino
sprimacciando
La notte si disinnamorò, ubriaca e indecente,
e dietro ai soli delle strade giungeva arrancando
per tutti superflua, la luna, dal corpo cadente.
Б. Лившиц. ПОЛУТОРАГЛАЗИЙ СТРЕЛЕЦ
B. Livšic.
MEZZO
L’ARCERE DALL’OCCHIO
E
В первый же день моего пребывания у
Бурлюков Николай принес мне в комнату
папку бумаг с хлебниковскими рукописями.
Это был беспорядочный ворох бумаг,
схваченных как будто наспех.
На четвертушках, на полулистах, вырванных из
бухгалтерской книги, порою просто на
обрывках мельчайшим бисером разбегались во
всех направлениях, перекрывая одна другую,
записи самого разнообразного содержания.
Столбцы каких-то слов вперемежку с датами
исторических событий и математическими
формулами, черновики писем, собственные
имена, колонны цифр. В сплошном истечении
начертаний с трудом улавливались элементы
организованной речи.
Привести этот хаос в какое-либо подобие
системы представлялось делом совершенно
безнадежным.
Приходилось
вслепую
погружаться в него и извлекать наудачу то
одно, то другое. Николай, по-видимому, не
первый раз рывшийся в папке, вызвался
помогать мне.
Мы решили прежде всего выделить из общей
массы то, что носило хотя бы в слабой степени
форму законченных вещей.
Конечно,
оба
мы
были
плохими
почерковедами,
да
и
самый
текст,
изобиловавший
словоновшествами,
чрезвычайно затруднял нашу задачу, но по
чистой совести могу признаться, что мы
приложили все усилия, чтобы не исказить ни
одного хлебниковского слова, так как вполне
сознавали всю тяжесть взятой на себя
ответственности.
Покончив
с
этим,
мы
намеревались
воспроизвести записи, носившие характер
филологических опытов; к математическим же
формулам и сопоставлениям исторических
событий мы решили не прикасаться, так как
смысл этих изысканий оставался нам
непонятен. К сожалению, наша работа
оборвалась еще в первой стадии: и у меня и у
Николая было слишком мало времени, чтобы
посвятить себя целиком разбору драгоценных
черновиков.
Ведь и то, что нам удалось извлечь из
хлебниковского половодья, кружило голову,
опрокидывало все обычные представления о
природе слова.
Ученик «проклятых» поэтов, в ту пору
ориентировавшийся
на
французскую
живопись,
я
преследовал
чисто
конструктивные задачи и только в этом
направлении считал возможной эволюцию
Subito dopo il mio arrivo, Nikolaj mi aveva
portato in camera una cartella gonfia di
manoscritti di Chlebnikov. Erano un mucchio di
carte in disordine, come se Burljuk le avesse
infilate là dentro in fretta e furia.
Su quarti di foglio о mezzi fogli strappati da un
libro mastro, talvolta addirittura su pezzetti di
carta, guizzavano in ogni senso, intersecandosi e a
volte sovrapponendosi, vergate in una calligrafia
minutissima, annotazioni di vario contenuto,
colonne di parole frammiste a date di avvenimenti
storici e a formule matematiche, a brutte copie di
lettere, a nomi propri, a colonne di cifre. Non era
facile riconoscervi gli elementi di un discorso
organizzato.
Dare una parvenza di sistema a quel caos
sembrava
un’impresa
disperata.
Dovevo
tuffarmici dentro alla cieca ed estrarne a casaccio
qualcosa. Nikolaj, che aveva senza dubbio frugato
già altre volte in quella cartella, si offrì ad aiutarmi.
Decidemmo anzitutto di isolare in quella
confusione ciò che aveva un minimo d’apparenza
di cosa compiuta.
Né io né Nikolaj eravamo degli assi nel decifrare
calligrafie, e il testo, traboccante di neologismi,
rendeva ancor più arduo il nostro compito; ma
posso affermare che niente venne trascurato per
salvaguardare l’integrità di ogni parola di
Chlebnikov, tanto eravamo compresi della nostra
responsabilità.
Esaurita questa operazione preliminare, volevamo
riprodurre tutto ciò che avesse l’aspetto di
esperimento filologico; quanto alle formule
matematiche e ai paralleli tra avvenimenti storici,
preferimmo lasciar perdere, non essendo in grado
di venirne a capo. Purtroppo, il nostro lavoro si
interruppe già durante la prima fase. Sia io che
Nikolaj avevamo troppo poco tempo per
dedicarci interamente all’esame di quelle preziose
carte.
Già il pochissimo che eravamo riusciti a ripescare
in quella specie di maremoto, che sovvertiva tutte
le consuete concezioni sulla natura della parola,
bastava ampiamente a darci le vertigini.
Discepolo dei poeti maledetti e in quel periodo
nettamente orientato verso la pittura francese, io
perseguivo finalità puramente costruttive e
ritenevo possibile un’evoluzione del verso russo
solo in questa direzione.
Era un atteggiamento del tutto occidentale nei
confronti del materiale, considerato come un dato.
русского стиха.
Это был вполне западный, точнее -- романский
подход к материалу, принимаемому как некая
данность. Все эксперименты над стихом и над
художественной прозой, конечно, мыслились в
строго
очерченных
пределах
уже
конституированного языка. Колебания как в
сторону архаизмов, так и в сторону
неологизмов,
обусловливаемые
личными
пристрастиями автора, не меняли общей
картины. Словесная масса, рассматриваемая
изнутри, из центра системы, представлялась
лейбницевской монадой, замкнутым в своей
завершенности планетным миром. Массу эту
можно было организовать как угодно,
структурно видоизменять без конца, но
вырваться из ее сферы, преодолеть закон
тяготения, казалось абсолютно немыслимым.
И вот — хлебниковские рукописи опровергали
все построения. Я вскоре почувствовал, что
отделяюсь от моей планеты и уже наблюдаю
ее со стороны.
То, что я испытал в первую минуту, совсем не
походило
на
состояние
человека,
подымающегося на самолете, в момент отрыва
от земли.
Никакого окрыления.
Никакой свободы.
Напротив, все мое существо было сковано
апокалиптическим ужасом.
Если бы доломиты, порфиры и сланцы
Кавказского хребта вдруг ожили на моих глазах
и, ощерившись флорой и фауной мезозойской
эры, подступили ко мне со всех сторон, это
произвело бы на меня не большее
впечатление.
Ибо я увидел воочию оживший язык.
Дыхание довременного слова пахнуло мне в
лицо.
И я понял, что от рождения нем.
Весь Даль с его бесчисленными речениями
крошечным
островком
всплыл
среди
бушующей стихии.
Она захлестывала его, переворачивала корнями
вверх застывшие языковые слои, на которые
мы привыкли ступать как на твердую почву.
Необъятный, дремучий Даль сразу стал
уютным, родным, с ним можно было
сговориться: ведь он лежал в одном со мною
историческом пласте и был вполне соизмерим
с моим языковым сознанием.
А это бисерная вязь на контакоррентной
бумаге обращала в ничто все мои речевые
навыки, отбрасывала меня в безглагольное
пространство, обрекала на немоту. Я испытал
ярость изгоя и из чувство самосохранения был
готов отвергнуть Хлебникова.
Конечно, это был только первый импульс.
Tutti gli esperimenti sul verso (e sulla prosa
d’arte), venivano considerati entro i limiti ben
definiti di una lingua già costruita. Le oscillazioni
sia verso gli arcaismi, sia verso i neologismi, condizionate dai gusti personali dell’autore, non
modificavano il quadro generale. Per me la massa
verbale, vista dall’interno, dal centro del sistema,
faceva pensare a una monade di Leibniz, a un
mondo planetario conchiuso nella sua perfezione.
Si poteva organizzare a piacere questa massa,
modificarne indefinitamente la struttura, ma
sembrava impossibile proiettarsi fuori della sua
sfera, vincere la legge di gravità.
Ora, i manoscritti di Chlebnikov smentivano tutto
questo. Ben presto mi sentii come staccato dal
mio pianeta e intento ormai ad osservarlo dal di
fuori.
Ciò che provai lì per lì non somigliava affatto alle
sensazioni di chi si trovi su un aereo, al momento
del decollo.
Nessuna impressione di avere le ali.
Nessun senso di libertà:
Al contrario, ero in preda a un orrore apocalittico.
Se le pietre dolomitiche, i porfidi e gli scisti del
Caucaso avessero preso vita davanti ai miei occhi
e, animati dalla flora e dalla fauna dell’era
mesozoica, mi avessero aggredito da ogni lato,
non avrei provato un più acuto spavento.
Giacché vedevo la lingua fatta viva.
La parola preistorica mi aveva alitato in volto.
E io capii d’essere stato muto fin dalla nascita.
L’intero dizionario del Dal’, con le sue
innumerevoli locuzioni, sembrava un piccolo
isolotto assediato dalla furia degli elementi, che
tentavano di sommergerlo, di rovesciarne gli strati
linguistici fossilizzati e farne riaffiorare le radici.
Lo sterminato, intricatissimo Dal’ divenne a un
tratto accogliente, familiare: era facile intendersi
con lui, che apparteneva al mio stesso strato
storico-geologico,
ed
era
pienamente
commisurabile con la mia coscienza linguistica.
Invece quei caratteri-perline, vergati su fogli da
partita doppia, annientavano tutte le mie
consuetudini lessicali, mi proiettavano in uno
spazio muto, mi condannavano al silenzio. Mi
sentii improvvisamente un fuorilegge, e il mio
istinto di autoconservazione mi suggeriva di rifiutare Chlebnikov.
Naturalmente, fu solo un primo impulso.
Mi trovavo faccia a faccia con un fenomeno
inaudito. La teoria humboldtiana del linguaggio
come arte trovava un’eloquente conferma nella
creazione di Chlebnikov con la sola differenza,
Я стоял лицом к лицу с невероятным явлением.
Гумбольдтовское понимание языка как
искусства находило себе красноречивейшее
подтверждение в произведениях Хлебникова, с
той только потрясающей оговоркой, что
процесс, мыслившийся до сих пор как
функция коллективного сознания целого
народа, был воплощен в творчестве одного
человека.
Процесс
этот,
правда,
не
был
корнетворчеством, ибо в таком случае он
протекал бы за пределами русского, да и
всякого иного языка. но он не был отнюдь
только суффиксологическим экспериментом.
Нет, обнажение корней, по отношению к
которому поражавшие нас словоновшества
играли лишь служебную роль, было и не
могло быть ничем иным, как пробуждением
уснувших в слове смыслов и рождением новых.
Именно поэтому обречены на неудачу всякие
попытки провести грань между поэтическими
творениями
Хлебникова
и
его
филологическими изысканиями.
davvero sconvolgente, che il processo sino allora
considerato funzione della coscienza collettiva di
un intero popolo, aveva preso corpo nell’opera di
un solo uomo.
È vero, non si trattava di una creazione di radicali,
poiché in tal caso la parola si sarebbe evoluta oltre
i limiti dell’idioma russo e di qualsiasi altra lingua.
Ma non erano nemmeno semplici esperimenti sui
suffissi. No, la messa a nudo delle radici, in rapporto alla quale le innovazioni verbali, che tanto ci
stupivano, assolvevano una funzione sussidiaria,
non era e non poteva essere altro che il risveglio
dei significati addormentatisi nelle viscere della
parola e la nascita di significati nuovi. Proprio per
questo sono votati al fallimento tutti i tentativi di
tracciare un limite fra l’opera poetica di
Chlebnikov e le sue ricerche filologiche.
[B. Livšic, L’arcere dall’occhio e mezzo. Autobiografia
del futurismo russo (Trad. di G. Kraiski), Bari,
Laterza, 1968, pp. 21-23]
В. Хлебников
V. Chlebnikov
ЛАДОМИР
LADOMIR
I.
I.
И замки мирового торга,
Где бедности сияют цепи,
С лицом злорадства и восторга,
Ты обратишь однажды в пепел.
[…]
Когда сам бог на цепь похож,
Холоп богатых, где твой нож?
Холоп богатых, улю-лю,
Тебя дразнила нищета,
Ты полз, как нищий, к королю
И целовал его уста.
Высокой раною болея,
Снимая с зарева засов,
Хватай за ус созвездье Водолея,
Бей по плечу созвездье Псов!
Это шествуют творяне,
Заменивши д на т,
Ладомира соборяне
С Трудомиром на шесте.
Это Разина мятеж,
Долетев до неба Невского,
Увлекает и чертеж
И пространство Лобачевского.
Пусть Лобачевского кривые
Украсят города
Дугою над рабочей выей
Всемирного труда.
И будет молния рыдать,
Что вечно носится слугой,
И будет некому продать
Мешок от золота тугой.
Смерть смерти будет ведать сроки,
Когда вернется он опять,
Земли повторные пророки
Из всех письмен изгонят ять.
[…]
Наполните солнцем глаголы,
Перуном плывут по Днепровью,
Как падшие боги, престолы.
Лети созвездье человечье
Все дальше, далее в простор
И перелей земли наречья
В единый смертных разговор.
Где роем звезд расстрел небес,
Как грудь последнего Романова,
Бродяга дум и друг повес,
Перекует созвездье заново.
[…]
I castelli del commercio mondiale
in cui luccican della povertà le catene,
con espression di entusiasmo e di gioia
malevola trasformerai un dì in cenere.
[…]
Quando anche dio a una catena assomiglia,
o servo dei ricchi, dov’è il tuo coltello?
Servo dei ricchi, pa-ppa-ppa-ppà,
la miseria si fa gioco di te,
strisciasti, da misero, dal re
e baciasti le sue labbra.
Malato sei di grandissima ferita,
la costellazion dell’Acquario afferra per un baffo,
la costellazion dei Cani percuoti su una spalla,
togliendo il chiavistello dal bagliore di fuoco!
Questa è la sfilata degli artistocratici,
che hanno cambiato ari con il arti,
di Ladomir essi sono gli adepti,
sfilan con Trudomir all’asta affisso.
Questa è di Razin l’insurrezione,
Fino al cielo di Nevskij involandosi,
Persino un abbozzo può affascinare
Come anche lo spazio di Lobačevskij.
Che le curve di Lobačevskij
Adornino le città tutte,
Come un arco sui colli operai
Del lavor di tutto il mondo.
E il lampo singhiozzerà
Perché si lancia in avanti servile,
E nessuno più vorrà
Il sacco che l’oro fa teso e pesante.
Saprà la morte gli esiti della morte,
quando lui ritornerà di nuovo,
I ciclici profeti della terra
Da tutti gli scritti cacceranno la jat’.
[…]
Riempite il Verbo di sole,
per tutta la Dneprija scorreranno
come Perun e dèi caduti, i troni.
Costellazione umana vola ancora
Oltre, oltre nello spazio
E travasa della terra i dialetti
In un unico dialogo di tutti i mortali.
Dove, come sciame di stelle, è l’esecuzione celeste,
Come il petto dell’ultimo dei Romanov,
Vagabondo delle meditazioni, dei futili
amico, forgerà dal nulla una costellazione.
[…]
II.
II.
[…]
[…]
Ты будешь пушечное мясо
И струпным трупом войн - пока
На волны мирового пляса
Не ляжет ветер гопака.
И умный череп Гайаваты
Украсит голову Монблана Его земля не виновата
Войдет в уделы Людостана.
Это ненависти ныне вести,
Их собою окровавь,
Вам былых столетий ести
В море дум бросайся вплавь.
[…]
Где Волга скажет "лю"
Янтцекиянг промолвит "блю"
И Миссисиппи скажет "весь"
Старик Дунай промолвит "мир".
И воды Ганга скажут я,
Очертит зелени края
Речной кумир,
Всегда навсегда, там и здесь,
Всем все, всегда и везде! Наш клич пролетит по звезде,
Язык любви над миром носится
И песня песней в небо просится,
Морей пространства голубые
В себя заглянут, как в глазницу,
И в чертежах прочту судьбы я,
Как блещут алые зарницы.
Вам войны выклевали очи,
Идите смутные слепцы,
Таких просите полномочий,
Чтоб дико радовались отцы.
Я видел поезда слепцов,
К родным протянутые руки,
Дела купцов - всегда скупцов Пророка грязного поруки.
Вам войны оторвали ноги В Сибири много костылей И может быть пособят боги
Пересекать простор полей.
Гуляйте ночью костяки
В стеклянных просеках дворцов
И пусть чеканят остряки
Остроты звоном мертвецов.
В последний раз над градом Круппа,
Костями мертвых войск шурша,
Носилась золотого трупа
Везде проклятая душа.
Ты населил собой остроги
Из поручней шагам созвуча,
Но полно дыма и тревоги,
Где небоскреб соседит с тучей.
Железных кайзеров полки
Покрылись толстым слоем пыли,
Былого пальцы в кадыки
Впилися судорогой были.
[…]
И небоскребы тонут в дыме
Sarai tu carne da cannone
E scorza di salma di guerra fintanto
Che sull’onde dell’universale danza
Non si adagerà del gopak il vento.
E di Hiawatha il cranio acuto
Adornerà del Monte bianco la testa –
La terra di lui non ha alcuna colpa
Entrerà nei possedimenti dell’Umanstan.
Di te stesso insanguina
Questi dispacci che d’odio son pieni,
Con reminiscenze di secoli andati
Gettati nel mare di riflessioni a fluttuare.
[…]
Dove il Volga “a” dirà
“mo” dirà il Fiume Azzurro
“tutto” il Mississippi dirà
Il Danubio vecchietto proferirà “il mondo”.
E l’acque del Gange diranno io,
I confini traccerà col verde
La divinità del fiume,
Sempre per sempre, qui e là,
Tutto a tutti, ovunque, sempre! –
Quest’appello volerà per tutta la stella,
La lingua d’amore andrà per il mondo
E il canto dei cantici anelerà il cielo,
Del mare gli spazi cilestrini
Guarderan in se come in orbite,
e negli abbozzi leggerò io i destini,
come lampi azzurrini brillano in cielo.
Le guerre vi hanno cavato via gli occhi,
Andate, ciechi, confusi, chiedete
pieni poteri per poter regalare
Ai padri vostri una gioia brutale.
Ho visto treni pieni di ciechi,
Le mani protese verso i loro cari,
Gli affari da mercante – son quelli degli avari –
Son quelli trasmessi da turpi profeti.
Le guerre vi hanno strappato le gambe –
Ci sono tante stampelle in Siberia –
E forse gli dei intercederanno
Perché traversiate dei campi gli spazi.
Vagate di notte, inscheletriti,
Nei vitrei cunicoli voi delle regge
E che i mordaci possan coniare ancora
Le arguzie coi rintocchi che suonano a morto.
Per l’ultima volta sulla città di Krupp
Col fruscio delle ossa di truppe morte
D’un cadavere d’oro aleggiava l’anima,
ch’era stata maledetta in ogni contrada.
Hai riempito di te tutte le carceri
Con un suono come di passi dei parapetti,
ma è pieno d’ansia e fumo il luogo ove
il grattacielo confina con la nube.
I reggimenti dei kaiser di ferro sono
Coperti di polvere in strati assai spessi,
e le dita ed i pomi d’Adamo dell’ieri
son penetrati come crampi nelle storie passate.
[…]
I grattacieli affondano immersi nel fumo
Божественного взрыва
И обнят кольцами седыми
Дворец продажи и наживы.
Он, город, что оглоблю бога
Сейчас сломал о поворот,
Спокойно встал, едва тревога
Его волнует конский рот.
Он, город, старой правдой горд
И красотою смеха сила
В глаза небеснейшей из морд
Жует железные удила
[…]
D’un’esplosione divina,
E avvolto da anelli cinerei sta
Di vendite e affari il grande palazzo.
Lei, la città, ha appena rotto
Il legaccio di dio contro una svolta,
S’è alzato tranquillo, l’ansia agita
A malapena la bocca sua di cavallo.
La città è fiera per le antiche verità
E la forza della bellezza del riso
Morde i morsi di ferro delle briglie
Sotto gli occhi del più celestiale dei grugni
[…]
III.
III.
Как филинов кровавый ряд,
Дворцы высокие стоят,
И где труду так вольно ходится
И бьет руду мятежный кий,
Блестят, мятежно глубоки,
Глаза чугунной Богородицы.
Опять валы мычат в пещере
И козье вымя пьет младенец
И идут люди, идут звери
На богороды современниц.
Я вижу конские свободы
И равноправие коров,
Былиной снов сольются годы,
С глаз человека спал засов.
Кто знал – нет зарева умней.
Чем в синеве пожара конского,
Он приютит посла коней
В Остоженке в особняке Волконского.
[…]
Где Лондон торг ведет с Китаем,
Высокомерные дворцы,
Панамою надвинув тучу, их пепла не считаем,
Грядущего творцы.
Так мало мы утратили,
Идя восстания тропой, Земного шара председатели
Шагают дерзкою толпой,
Тринадцать лет хранили будетляне
За пазухой, в глазах и взорах
В красной уединясь Поляне
Дней Носаря зажженый порох.
Держатель знамени свобод,
Уздою правящий ездой
В нечеловеческий поход
Лети дорогой голубой
И схоронив времен останки,
Свободу пей из звездного стакана,
Чтоб громыхал по солнечной болванке
Соборный молот великана.
[…]
Часы меняя на часы,
Платя улыбкою за ужин,
Удары сердца на весы
Кладешь - где счет работы нужен.
Come una fila sanguinaria di gufi
Se ne stanno gli alti palazzi,
Dove libero si muove il lavoro
E la stecca ribelle randella i giacimenti,
con fare ribelle sfavillan, profondi
gli occhi della Vergine fatta di ghisa.
Di nuovo muggiscon nelle grotte le chiuse
Ed il bimbo si sazia alla mammella di capra
E procede la gente e le bestie procedono
Verso teofori delle donne di oggi.
Io vedo equine libertà
E parità di diritti bovine,
Come bylina di sogni si fonderanno gli anni,
dall’occhio dell’uomo è caduto il chiavaccio.
Di chi sapeva non c’era baglior più sagace
Di quello ch’è nel blu d’un incendio equino,
Accoglierà dei cavalli gli ambasciatori
Sull’Ostoženka alla villa dei principi Volkonskij.
[…]
Dove Londra intesse commerci con la Cina,
I palazzi boriosi, del futile creature,
Spostan nubi coma panami, innumerabili le ceneri,
Noi, del futuro creatori.
Abbiam perso molto poco,
Procedendo pel sentiero di rivolta,
I presidenti del globo terrestre
Vanno avanti come folla sfrontata,
Trent’anni han custodito i Budetljane
Nel petto, negli occhi e negli sguardi
Le polveri accese dei giorni di Nosar’
Isolatosi a Krasnaja Poljana.
Sostenitore del vessillo delle libertà,
Che salde mantiene le redini della corsa
Diretta a un’inumana missione,
vola per la strada tua celeste
E, sepolti i resti delle ere,
Bevi libertà dal boccale di stelle,
Affinché rimbombi sul calco del sole
Il martello conciliare del titano.
[…]
Cambiando ore con le ore,
Pagando cene col sorriso
Del cuore i battiti tu poni
Sulla bilancia, ove serve il conto del lavoro.
И зоркие соблазны выгоды
Неравенство и горы денег Могучий двигатель в лони годы Заменит песней современник.
И властный озарит гудок
Великой пустыни молчания
И поезд – проворный ходок
Исчезнет созвездья венчаннее,
Построив из земли катушку,
Где только проволока гроз,
Ты славишь милую пастушку
У ручейка и у стрекоз,
И будут знаки уравненья
Между работами и ленью
Умершей власти без сомненья
Священный жезел вверен пенью.
И лень и матерь вдохновенья
Равновеликая с трудом
С нездешней силой упоенья
Возьмет в ладонь державный лом
И твой полет вперед всегда
Повторят позже ног скупцы
И время громкого суда
Узнают истины купцы.
Шагай по морю клеветы,
Пружинь шаги своей пяты!
В чугунной скорлупе орленок
Летит багровыми крылами,
Кого недавно как теленок
Лизал как спичечное пламя.
Черти не мелом, а любовью
Того, что будет чертежи.
И рок, слетевший к изголовью,
Наклонит умный колос ржи.
Le perspicaci tentazioni del profitto,
L’inegualità e le montagne di soldi
(potente propulsore che riporta nell’ieri)
Sostituirà il contemporaneo con un canto.
E una sirena autorevole illuminerà
Del grande deserto i silenzi
E il treno – questo celere messaggero
Scomparirà, più coronato di una costellazione,
Fatta della terra un rocchetto su cui
È avvolto delle tempeste il filo spinato,
Glorifichi tu il caro pastorello
Presso il fiumicello, presso le libellule,
Ci saranno simboli di uguaglianza
Tra il lavoro e la pigrizia
Del potere ormai morto senza dubbio,
La ferula santa commisurata ad un ceppo sarà.
La pigrizia e la madre dell’ispirazione,
Equanime al lavoro,
Con forza astrale di incanto
Prenderà in mano il palanchino del potere
E il tuo volo in avanti sempre verrà
Ripreso da chi vuole risparmiare i suoi piedi
E sarà tempo di tuonanti processi
Ed i mercanti sapran le verità.
Tu passeggia pel mare della calunnia,
Ammortizza i passi delle piante dei piedi!
Nel suo guscio di ghisa l’aquilotto
Vola e vi agita le sue ali purpuree,
Ch’ancor poco fa come un vitello
Leccava, come la fiamma il cerino.
Scrivi non con il gesso, ma con l’amore
Di chi sarà trasformato in bozzetti.
E il fato, involatosi dalla testiera,
Piegherà la sua sagace spiga di grano.
Очи Очи
Блещут вдали
Occhi Occhi
Brillan di lontano
ЗАНГЕЗИ
ZANGEZI
ВВЕДЕНИЕ
INTRODUZIONE
Повесть строится из слов как строительной
единицы здания. Единицей служит малый
камень равновеликих слов. Сверхповесть, или
заповесть, складывается из самостоятельных
отрывков, каждый с своим особым богом,
особой верой и особым уставом. На
московский вопрос: «Како веруеши?» —
каждый отвечает независимо от соседа. Им
предоставлена
свобода
вероисповеданий.
Строевая единица, камень сверхповести, —
повесть первого порядка. Она похожа на
изваяние из разноцветных глыб разной
Il racconto di costruisce di parole come dell’unità
costruttiva gli edifici. L’unità è una piccola pietra
di parole della stessa grandezza. Il sovraracconto
o
transracconto
consta
di
frammenti
indipendenti, ognino dei quali ha un suo proprio
dio, una fede particolare e uno statuto particolare.
Alla domanda mscovita: “in chi hai fede?”,
ognuno risponde in maniera autonoma dal
proprio vicino. Gli viene data libertà di fede.
L’unità di costruzione, la pietra del sovraracconto
(повесть  повествовать) è il racconto di primo
ordine. Esso è simile a una scultura di blocchi di
породы, тело — белого камня, плащ и одежда
— голубого, глаза — черного. Она вытесана из
разноцветных глыб слова разного строения.
Таким образом находится новый вид работы в
области речевого дела. Рассказ есть зодчество
из слов. Зодчество из «рассказов» есть
сверхповесть. Глыбой художнику служит не
слово, а рассказ первого порядка.
natura diversa, il corpo di pietra bianca, il
mantello e il vestito di pietra azzurra, gli occhi di
pietra nera. Esso è scolpito di blocchi di colore
diverso della parola do costruzione differente.
Così viene individuato un nuovo tipo di lavoro
nella sfera dell’affare discorsivo. Il racconto è
una scultura di parole. Una scultura di “raconti” è
un sovraracconto. Come blocco all’artista serve
non la parola, ma un racconto di primo ordine.
UN MAZZO DI PIANI DELLA PAROLA
КОЛОДА ПЛОСКОСТЕЙ СЛОВА
Горы. Над поляной подымается шероховатый
прямой утес, похожий на железную иглу,
поставленную под увеличительным стеклом.
Как посох рядом со стеной, он стоит рядом с
отвесными кручами заросших хвойным лесом
каменных пород. С основной породой его
соединяет мост — площадка упавшего ему на
голову соломенной шляпой горного обвала.
Эта площадка — любимое место Зангези. Здесь
он бывает каждое утро и читает песни. Отсюда
он читает свои проповеди к людям или лесу.
Высокая ель, плещущая буйно синими волнами
хвои, стоя рядом, закрывает часть утеса,
казалось, дружит с ним и охраняет его покой.
Порою из-под корней выступают черной
площадью каменные листы основной породы.
Узлами вьются корни — там, где высунулись
углы каменных книг подземного читателя.
Доносится шум соснового бора. Подушки
серебряного оленьего моха — в росе. Это
дорога плачущей ночи.
Черные живые камни стоят среди стволов,
точно темные тела великанов, вышедших на
войну.
Montagne. Sulla pianura si eleva uno scoglio
ruvido, simile a uno spillo di ferro, posto sotto
una lente di ingrandimento. Come un Pastorale
accanto a un muro, esso sta accanto a ripidi
pendii ricoperti di boschi di conifere di diverse
specie di pietre. Come la specie principale esso è
unito da un ponte, una pianura di una frana
montana cadutagli sulla testa come un cappello di
paglia. Questa pianura è il posto preferito da
Zangezi. Egli capita qui ogni mattina e legge i
suoi canti. Da qui lui pronuncia le sue prediche
alla gente o al bosco. Un alto abete, che agita
impetuoso le onde blu dei suoi aghi, accanto, cela
una parte del macigno, pare amicarselo e
proteggerlo con la propria quiete.
Talvolta da sotto le radici spuntano come una
pianura nera le foglie di pietra della specie
principale. Le radici si torcono come nodi,
laddove sorgono gli angoli dei libri di pietra del
lettore sotterraneo. Giunge il rumore di un bosco
di abeti. Guanciali del muschi argenteo delle
renne sono coperti di rugiada.
Nere pietre vive se ne stanno tra i tronchi come i
corpi scuri dei titani che sono andati alla guerra.
Pianura prima
Плоскость I
GLI UCCELLI
ПТИЦЫ
L u ì (dal punto più alto, gonfiando il suo piccolo collo
argenteo).
П е н о ч к а (с самой вершины ели, надувая серебряное
горлышко). Пить пэ́т твичан! Пить пэ́т твичан!
Пить пэ́т твичан!
О в с я н о ч к а (спокойная на вершине орешника).
Кри-ти-ти-ти-ти́-и -цы-цы-цы-сссы́ы.
Д у б р о в н и к . Вьер-вьор ви́ру сьек-сьек-сье́к!
Вэр-вэр ви́ру сек-сек-се́к!
В ь ю р о к . Тьорти́едигреди́ (заглянув к людям, он
прячетсяв высокой ели). Тьорти́ еди́греди!
О в с я н к а (качаясь на ветке). Цы-цы-цы-сссы́ы.
П е н о ч к а з е л е н а я (одиноко скитаясь по
зеленому морю, по верхним вечно качаемым ветром
волнам вершин бора). Прынь!Пцире<б>-пцире́б!
Пци́реб! Цэсэсэ́.
О в с я н к а . Цы-сы-сы-ссы́ (качается
на
Z i g o l i n o (tranquilla sulla punta del nocciolo)
Fringuello.
P e p p o l a . …. (osservando la gente, si nasconde in
un alto abete)
Z i g o l o (dondolandosi su un ramo)
L u ì v e r d e (vagando solitario per il mare verde, per
le onde superiori della foresta, perennemente dondolate dal
vento).
Z i g o l o . … (si dondola su un giunco).
Ghiandaia.
Rondine
Oriole dalla testa nera.
тростнике).
С о й к а . Пиу́! Пиу́! Пьяк,пьяк, пьяк!
Л а с т о ч к а . Циви́ть! Цизи́ть!
С л а в к а ч е р н о г о л о в а я . Беботэ́у-вевять!
К у к у ш к а . Ку-ку́! Ку-ку́! (качается на вершине).
Молчание.
Такие утренние речи птиц солнцу.
Проходит мальчик-птицелов с клеткой.
C u c u l o . (si dondola sulla punta).
Silenzio.
Discorsi mattutini al sole fatti degli uccelli.
Passa un bambino cacciatore di uccelli con una gabbietta.
Плоскость II
GLI DEI
БОГИ
La nebbia un po’ alla volta si dirada. I pendii si svestono,
simili a fronti rigorose di persone che la cui vita è stata
rigorosa e dura, si fa chiaro: qui nidificano gli dei.
Accanto ai corpi da spettri emanano ali di cigno, l’erbe si
flettono per un passo invisivile, rumoreggiano.
La verità: gli dei sono vicini, rumori sempre più forti. È
un’adunanza degli dei di tutti i popoli, la loro riunione,
un accampamento di montagna.
T i a n stira con il ferro i suoi capelli, lunghi fino a terra
che sono diventati il suo vestito: ne elimina le pieghe
S h a n t i si lava via dal viso la fuliggine delle città
d’Occidente. “Un poco-poco meglio”.
Come lepri, al di sopra delle orecchie due ciuffi folti e nivei.
I lunghi baffi di un cinese.
L a B i a n c a G i u n o n e vestita di un tralce di
luppolo verde come una lima raschia la sua spalla bianca,
ripulendo la pietra bianca dalle incrostazioni.
U n k u l u n k u l u tende l’orecchio al rumore di un
maggiolino, che forando si crea un passaggio nel tronco del
corpo di legno di un dio
Eros
Туман мало-помалу рассеивается. Обнажаются кручи,
похожие на суровые лбы людей, которых жизнь была
сурова и жестока, становится ясно: здесь гнездуют боги.
У призрачных тел веют крылья лебедей, травы
гнутся от невидимой поступи, шумят.
Истина: боги близки! — все громче и громче. Это
сонм богов всех народов, их съезд, горный табор.
Т и э н гладит утюгом свои длинные, до земли,
волосы, ставшие его одеждой: исправляет складки.
Ш а н г т и смывает с лица копоть городов Запада.
«Мало-мало лучше».
Как зайцы, над ушами висят два снежных пушистых
клока. Длинные усы китайца.
Б е л а я Ю н о н а , одетая лозой зеленого хмеля,
прилежным напилком скоблит свое белоснежное плечо,
очищая белый камень от накипи.
У н к у л у н к у л у прислушивается к шуму жука,
проточившего ходы через бревно деревянного тела бога.
Эрот
Ма́ра-ро́ма,
Би́ба-бу́ль!
Укс, кукс, эль!
Редэди́ди дидиди́!
Пи́ри-пэ́пи, па-па-пи́!
Чо́ги гу́на, ге́ни-ган!
Аль, Эль, Иль!
а́ли, э́ли, и́ли!
Эк, ак, ук!
Гамчь, гэмчь, ио́!
Рпи! Рпи!
Ответ (боги)
На-на-на!
э́чи, у́чи, о́чи!
Ке́зи, не́зи, дзигага́!
Низари́зи озири́.
Мэаму́ра зиморо́!
Пипс!
Мазачи́чи-чиморо́!
Плянь!
Велес
Pianura II
Risposta (gli dei)
Veles
Брувуру́ ру-ру-ру́!
Пи́це ца́пе сэ сэ сэ́!
Бруву ру́ру ру-ру-ру́!
Си́ци ли́ци ци-ци-ци́!
Пенчь, панчь, пеньчь!
Eros
Эрот
Эмчь, Амчь, Умчь!
Ду́мчи, да́мчи, до́мчи.
Макара́ко киоче́рк!
Цицили́ци цицици́!
Кукари́ки кикику́.
Ричи чи́чи ци-ци-ци́.
о́льга, э́льга, а́льга!
Пиц, пач, почь! Эхамчи́!
Giunone
Юнона
Пирара́ра — пируру́ру!
Леоло́ла буароо́!
Вичео́ло сэсэсэ́!
Ви́чи! Ви́чи! и́би-би́!
Зизази́за изазо́!
Эпсь, Апс, Эпс!
Му́ри-гу́ри рикоко́!
Ми́о, ма́о, мум!
Эп!
Unkulunkulu
Ункулункулу
Рапр, грапр, апр! Жай!
Каф! Бзуй! Каф!
Жраб, габ, бакв — кук!
Ртупт! Тупт!
Носятся в воздухе боги.
Опять темнеет мгла, синея над камнями.
Pianura III
PERSONE (DAL MAZZO DI VARIOPINTE
PIANURE VERBALI)
Плоскость III
ЛЮДИ
(ИЗ
КОЛОДЫ
СЛОВЕСНЫХ ПЛОСКОСТЕЙ)
Gli dei fluttuano nell’aria.
Di nuovo la tenebra si rabbuia, volgendo al blu sotto le
pietre
ПЕСТРЫХ
Л ю д и . О, господа мать!
1 - й п р о х о ж и й . Так он здесь? Этот
лесной дурак?
2 - й п р о х о ж и й . Да!
1 - й п р о х о ж и й . Что он делает?
2 - й п р о х о ж и й . Читает, говорит, дышит,
видит, слышит, ходит, по утрам молится.
1 - й п р о х о ж и й . Кому?
2 - й п р о х о ж и й . Не поймешь! Цветам?
Букашкам? Лесным жабам?
1-й
п р о х о ж и й . Дурак!
Проповедь
лесного дурака! А коров не пасет?
2 - й п р о х о ж и й . Пока нет. Видишь, на
дороге трава не растет, чистая дорожка! Ходят.
Протоптана дорога сюда, к этому утесу!
1 - й п р о х о ж и й . Чудак! Послушаем!
P e r s o n e . O, Signora madre!
1 ° p a s s a n t e . Ma è qui? Questo scemo dei
boschi?
2 ° p a s s a n t e . Sì!
1 ° p a s s a n t e . Che cosa fa?
2 ° p a s s a n t e . Legge, dice, respira, vede,
sente, cammina, prega di mattina.
1 ° p a s s a n t e . Chi?
2 ° p a s s a n t e . Non puoi capire! I fiori! Gli
insettucoli? I rospi del bosco?
1 ° p a s s a n t e . Scemo! La predica dello
scemo del bosco! Ma le vacche non le pascola?
2 ° p a s s a n t e . Non ancora. Vedi?, sulla
strada non cresce l’erba, una stradina pulita!
Vanno su e giù! La stradina che porta qui a questa
roccia è calpestata!
1 ° p a s s a n t e . Che strambo! ascoltiamoli.
2 ° p a s s a n t e . È affascinante. Femminile.
Ma non resisterà a lungo.
2-й
п р о х о ж и й . Он
миловиден.
Женствен. Но долго не продержится.
1 - й п р о х о ж и й . Слабо ему!
2 - й п р о х о ж и й . Да.
(Проходят.)
3 - й п р о х о ж и й . Он наверху, а внизу эти
люди как плевательница для плевков его
учения?
1-й
п р о х о ж и й . Может
быть,
как
утопленники? Плавают, наглотались...
2-й
п р о х о ж и й . Как
хочешь.
Он
спасительный круг, брошенный с неба?
1 - й п р о х о ж и й . Да! Итак учение лесного
дурака начинается. Учитель! Мы слушаем.
2 - й п р о х о ж и й . А это что? Обрывок
рукописи Зангези. Прильнул к корню сосны,
забился в мышиную нору. Красивый почерк.
1 - й п р о х о ж и й . Читай же вслух!
1 ° p a s s a n t e . Non ce la fa!
1 ° p a s s a n t e . E’ vero.
(Procedono)
3 ° p a s s a n t e . Lui sta in alto e in basso
queste persone come una sputacchiera per gli
sputacchi delle sue dottrine?
1 ° p a s s a n t e . Magari come le annegate?
Nuotano, bevono acqua…
2 ° p a s s a n t e . Come credi. Lui è un
salvagente caduto dal cielo?
1 ° p a s s a n t e . Sì. E quindi incomincia la
dottrina dello scemo del bosco. Maestro!
Ascoltiamo.
2 ° p a s s a n t e . E questo che cos’è? Un
frammento del manoscritto Zangezi. Mi sono
accovacciato vicino alle radici dell’abete, mi sono
infilato nella tana di un topo. Una bella grafia.
1 ° p a s s a n t e . Su leggi a voce alta!
Пустынники2
Gli eremiti
Ах и горько, ах и сладко
Жить в пустыне в тишине!
Нам блеснет заря украдкой,
Нам так скорбно в глубине!
От цветов земли далекой,
От улыбки светлоокой
Мы сокрылись, мы зарылись
В темный душный, вечный спрят!
Мы живем — кругом темница —
В ночи душные не спится,
Пыли пыльные гробницы, —
Царства древние тут спят!
Мы сокрыли их следы,
Корни вырвали руды,
В воду бросили, пожгли
По течению воды —
Не нагнали б нам беды!
Ah, com’è amaro, ah, e come è dolce
Vivere in silenzio tra le sabbie del deserto!
L’alba di sfuggita per noi s’accenderà,
Siamo tanto afflitti nelle profondità!
Dai fiori della terra che è lontana,
Dal sorriso di occhi lucenti ci siamo
Celati, sotto terra stiamo ascosti
In pertugi afosi, senza luce ed eterni!
Noi viviamo, attorno la prigione
Nelle notti afose non dormiamo affatto,
Di polvere polverose sono le bare,
Reami antichi qui trovano il sonno!
Abbiamo celato le impronte, le loro,
I giacimenti han strappato le radici,
Gettate le hanno nell’acqua, nel fuoco
Lungo il corso dell’acqua, non saran
Forse latori per noi di sciagura?!
Стариков уставам внемля,
Обегают звери землю
Отовсюду: с вечной вьюги,
И с востока, злого рока,
Нам приносят на серебряном подносе
Все изделья рабынь смуглых
Резвооких, ртами мудрых, —
Мастерицы на придачу…
И с заката
Тоже плата
Плоды с юга,
Прелесть луга
Udendo attenti i decreti dei vecchi,
Corron la terra, fiere le fiere
Dappertutto: dall’eterna tormenta,
E dall’oriente, fato inclemente,
Ci porta su un vassoio in argento
I manufatti di schiave olivastre
Dagli occhi vivaci, sagge di lingua,
Esperte di tutto per di più…
E dall’alba
Si paga anche
Dal sud i frutti
La magia di distese verdi
[…]
Бык идет с пятью ногами
Та, что лишня, за рогами.
На него садится рыжий
Всех лукавей, к грязи ближе,
Озирается кругом,
Просит молит шепотком.
По горам высоким скачет,
А за ним вослед удача:
Верный гонится народ,
Там живет она с котом.
Господин ее усталый
Любит тешиться забавой:
Он один, ее целует,
Хвостик лапки ей подует,
И пускает к огоньку.
[…]
<1913>
[…]
Il toro cammina su cinque gambe
Quella superflua sta dietro le corna,
ci si siede uno fulvo, più furbo
di tutti, di tutti più prossimo al fango,
Osserva tutto ciò che ha attorno,
chiede, implora sussurrando.
Su alte montagne egli cavalca,
e dietro lo segue, gli sta la fortuna:
Il popolo fido la segue, ed essa
vive con un gatto. Il signore suo
Fiaccato ama consolarsi
con un divertimento: lui da solo
la bacia, le soffia sulla coda e le zampe
e accanto al fuoco la accoglie.
[…]
Пустынница
La eremita
Милый мой ребенок
Я стара
Я видала много горя
Caro bimbo mio
Sono anziana
Ho veduto molto male
2
Показать оригинал
<1913>
От костра
Мне давно все опостыло
Потеряла вкус
Посмотри какое рыло
Просто грусть
Голова торчит как жердь
Черная худая
Тело щепы смерть
Рука костяная
Но живит порою странно
Солнца блеск
Заживают давни раны
Убегаю в лес
Я скачу и шаг верста
Шаг сестре
Ей дрожание листа
Знаки на коре
Раскукукалась кукушка
Друга поджидая
И дымит в лесу избушка
Мшистая седая
Там прижмуся я к деревьям
Замолчу
Не сказать тебе наверно
Что хочу
Подойди шепну дружку —
Горько мне —
Поваляться на лужку
На огне
Съесть травинку я хотела
В ней тот сок
Что дарует свежесть телу
Легкость ног
И помчались бы по веткам
Как лесная
О, пойми глазочек детка
Я не злая
Я кружила б на верхушке
Я пьяна
Del falò
Sono esausta ormai da tempo
Ho perso il gusto
Guarda un po’ che muso ho
Che tristezza
La testa penzola come asta
Nera e secca
Corpo assi e la morte
Mani ossute
Ma è vitale a volte e strano
Il sole fulgido
Ferite antiche si rimarginano
Nel bosco fuggo
Corro via, una versta è un passo
Per mia sorella è il passo
Per lei è il tremore delle foglie
Sulla corteccia i segni
I dintorni ha cuculato il cuculo
L’amico attende
Nel bosco da un’izba va il fumo
Di muschio ingrigita
Mi stringerò laggiù agli alberi
In silenzio
Non so dirti forse io
Ciò che voglio
Vieni qui susurro al mio amico
Io sto male
Star sdraiato sopra l’erba
E sul fuoco
Voleo mangiar un filo d’erba
Lì v’è il succo
Che al corpo dà freschezza
Alle gambe leggiadria
Avremmo corso sopra i rami
Come furie
Oh, alza il tuo occhietto bimba
Non son cattiva
Starei a girare sulle cime
Sono ebbra
[…]
Но одно меня погубит:
Тысчи лет
Ах не знают алы губы
Внук мой сед…
[…]
Una cosa sola mi ucciderà:
migliaia d’anni
ah, non san vermiglie le labbra
è canuto mio nipote …
<1913>
<1913>
ПОЩЕЧИНА ОБЩЕСТВЕННОМУ ВКУСУ
UNO SCHIAFFO AL GUSTO CORRENTE
Читающим
наше
Новое
Первое
Неожиданное.
Только мы – лицо нашего Времени. Рог
времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин –
непонятнее гиероглифов. Бросить Пушкина,
Достоевского, Толстого и проч., и проч. с
парохода современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает
последней.
Кто же, доверчивый, обратит последнюю
Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В
ней ли отражение мужественной души
сегодняшнего дня? Кто же, трусливый,
устрашится стащить бумажные латы с черного
фрака воина Брюсова? Или на них зори
неведомых красот?
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной
слизи
книг,
написанных
этими
бесчисленными Леонидами Андреевыми.
Всем этим Максимам Горьким, Куприным,
Блокам, Сологубам, Ремизовым, Аверченкам,
Черным, Кузминым, Буниным и проч., и проч.
нужна лишь дача на реке. Такую награду дает
судьба портным.
С высоты небоскребов мы взираем на их
ничтожество!..
Мы приказываем чтить права поэтов:
1. На увеличение словаря в его объеме
произвольными и производными словами.
(Слово – новшество).
2.
На
непреодолимую
ненависть
к
существовавшему до них языку
3. С ужасом отстранять от гордого чела своего
из банных веников сделанный вами венок
грошовой славы.
4. Стоять на глыбе слова «мы» среди моря
свиста и негодования.
И если пока еще и в наших строках остались
грязные клейма ваших «здравого смысла» и
«хорошего вкуса», то все же на них уже
трепещут впервые Зарницы Новой Грядущей
Красоты Самоценного (самовитого) Слова.
A coloro che leggono il nostro Nuovo Primo
Inatteso.
Soltanto noi siamo il volto del nostro Tempo. Il
corno del tempo viene suonato da noi nell’arte
della parola.
Il passato è angusto. L’accademia e Puškin sono
più incomprensibili dei geroglifici. Gettare
Puškin, Dostevskij; Tolstoj ecc, ecc dal battello
della modernità.
Chi non scorderà il proprio primo amore non
conoscerà l’ultimo.
Ma chi, credulone, trasformerà l’ultimo Amore
nella lussuria profumatina di Bal’mont? Forse che
in essa c’è il riflesso dell’anima virile del giorno
odierno? Ma chi, timoroso, ha paura di strappare
la lorica di carta dal frac nero del guerriero
Brjusov? O sono su di essa l’albe di bellezze
inimmaginabili?
Lavatevi le mani che hanno toccato la bava
sporca dei libri scritti da questi Leonid Andreev
senza fine. Tutti questi Makdim Gor’kij, i Kuprin,
i Blok, i Sologub, i Remizov, gli Averčenko, i
Černyj, i Kuz’min, i Bunin ecc, ecc hanno
bisogno soltanto di una dacia sul fiume. Questo è
il premio che il destino ha in serbo per i sarti.
Dall’altezza dei grattacieli noi osserviamo a loro
nullità!..
Noi ordiniamo di rispettare i diritti dei poeti:
1. ad accrescere il volume vocabolario con parole
arbitrarie e non. (La parola è la novità).
1912.
Д. БУРЛЮК Александр КРУЧЕНЫХ.
В. МАЯКОВСКИЙ. Виктор ХЛЕБНИКОВ.
1912.
D. BURKJUK, Aleksandr KRUČENYCH, V.
MAJAKOVSKIJ. Viktor CHLEBNIKOV.
ДЕКЛАРАЦИЯ СЛОВА КАК ТАКОВОГО
DICHIARAZIONE DELLA PAROLA COME TALE
4) мысль и речь не успевают за переживанием
вдохновенного, поэтому художник волен
выражаться не только общим языком
(понятия),
но
и
личным
(творец
4) il pensiero e il linguaggio non riescono a tenere il
ritmo dell’oggetto d’ispirazione, per cui l’artista è
libero di esprimersi non soltanto con la lingua
comune (concetti), ma anche con una personale (il
2. a odiare irrimediabilmente la lingua esistente
prima di loro
3. a cacciare dalla propria fiera fronte il serto di
gloria tuonante intrecciato da voi con frustini per
sauna
4. a restare in piedi sul masso della parola “noi”
nel mare di fischi e di indignazione.
E se nei nostri versi sono rimasti ancora i
contrassegni del vostro “buon senso” e del “buon
gusto”, in essi già fremono i primi Bagliori della
Nuova Bellezza Ventura della Parola valida in
quanto tale (autosufficiente).
индивидуален), и языком, не имеющим
определенного значения, (не застывшим),
заумным. Общий язык связывает, свободный
позволяет выразиться полнее (Пример: го
оснег кайд, и т. д.)
5) Слова умирают, мир вечно юн. Художник
увидел мир по новому и, как Адам, дает всему
свои имена. Лилия прекрасна, но безобразно
слово лилия захватанное и «изнасилованное».
Поэтому я называю лилию еуы —
первоначальная чистота восстановлена.
2) согласныя дают быт, национальность,
тяжесть, гласныя — обратное — вселенский
язык. Стихотворение ив однех гласных:
оеа
иееи
аеее
3) стих дает (бессознательно и сознательно)
ряды гласных и согласных. Эти ряды
неприкосновенны. Лучше заменять слово
другим, близким не по мысли, а по звуку
(лыки-мыки-кыка)
Одинаковыя гласныя и согласныя, будучи
заменены чертами, образуют рисунки,
которые неприкосновенны (напр — III–I—I–
III)
Поэтому переводить с одного языка на др.
нельзя, можно лишь написать стихотворение
латинскими буквами и дать подстрочник.
Бывшие д. с. п. переводы — только
подстрочники;
как
художественные
произведения, они — грубейший вандализм.
1) Новая словесная форма создает новое
содержание, а не наоборот.
6) Давая новые слова, я приношу новое
содержание, где все стало скользить (свдиг)
creatore è individuale), nonché con una lingua che
non ha un significato definito (non depositato),
transmentale (zaumnyj). La lingua comune lega,
quella libera permette di esprimersi in maniera più
completa (esempio: go osneg kajd, ecc…)
5) Le parole muoiono, il mondo è sempre giovane.
L’artista ha visto il mondo in un modo nuovo e
come Adamo, dà il proprio nome a tutte le cose. Il
giglio è meraviglioso, ma è indegna la parola giglio,
ghermito da ogni parte e violentato. Per questa
ragione io chiamo il giglio euy – e la purezza
primitiva è ristabilita.
2) le consonanti danno il quotidiano, a nazionalità, il
peso, le vocali i contrario – la lingua universale. Una
poesia di sole vocali:
oea
ieei
aeee
3) Il verso dà (in maniera incosciente e cosciente)
una serie di vocali e consonanti. Queste serie sono
intoccabili. Meglio cambiare una parola con un’altra
vicina non per significato, ma per suono (lyki-mykikyka)
Vocali e consonanti uguali sostituite con delle
lineette formano dei disegni, che sono intoccabili
(per es.: III – I – I – III)
Per questa ragione non è possibile tradurre da una
lingua all’altra, è soltanto possibile scrivere una
poesia in lettere latine e fare una traduzione
interlineare. Le traduzioni esistenti fino ad oggi sono
soltanto interlineari, come opere artistiche sono un
atto vandalico grandemente brutale.
1) Una nuova forma verbale crea un contenuto
nuovo, e non è il contrario.
6) Dando nuove parole io porto il mio proprio
contenuto, in cu tutto si è messo a scivolare (sdvig;
spostamento)
7) In arte ci possono essere stonature irrisolte –
“spiacevoli per l’udito” – giacché la nostra anima
averte un stonatura, che viene sciolta prprima.
Esempio: dyr bul ščil ec…
8) Tutto ciò non restringe il campo dell’arte, ma le
fa acquistare nuovi territori
7) В искусстве могут быть неразрешенные
диссонансы — «неприятное для слуха» — ибо
нашей душе есть диссонанс, которым и
разрешается первый. Пример дыр бул щыл и.
д.
8) Всем этим искусство не суживается, а Aleksej (Aleksandr) Kručenych
приобретает новые поля.
Aлексей (Адександр) Крученых
ДЕКЛАРАЦИЯ ЗАУМНОГО ЯЗЫКА
DICHIARAZIONE
TRANSMENTALE
1. Мысль и речь не успевают за переживанием
вдохновенного, поэтому художник волен
выражаться не только общим языком
(понятия),
но
и
личным
(творец
индивидуален), и языком, не имеющим
определенного значения (не застывшим),
заумным. Общий язык связывает, свободный
позволяет выразиться полнее (пример: го
оснег кайд и т. д.).
1. Il pensiero e la capacità di discorso non
riescono a stare al passo con le emozioni degli
ispirati, per questa ragione l’artista è libero di
esprimersi non soltanto con la lingua comune
(concetti), ma anche con quella personale (il
creatore è individuale), e con una lingua che non
ha un senso definito (non consolidato),
transmentale (zaumnoe). La lingua comune lega,
quella libera permette di esprimersi in maniera più
compiuta (esempio: go osneg kajd, ecc…).
2. la Zaum’ è la forma di poesia primigenia (dai
punti di vista storico e individuale). Dapprima c’è
un fermento ritmico-musicale, il protosuono (il
poeta dovrebbe appuntarselo, perché con le fasi
successive del lavoro potrebbe scordarlo).
3. Il discorso transmentale crea una
protoimmagine transmentale (e viceversa)
indefinibile come, per esempio, …
2. Заумь – первоначальная (исторически и
индивидуально) форма поэзии. Сперва –
ритмически-музыкальное волнение, празвук
(поэту надо бы записывать его, потому что
при дальнейшей работе может позабыться).
3. Заумная речь рождает заумный праобраз (и
обратно) – неопределимый точно, например:
бесформенные бука, Горго, Мормо; Туманная
красавица Иллайяли; Авоська да Небоська и т.
д.
4. К заумному языку прибегают:
a) когда художник дает образы еще не вполне
определившиеся (в нем или вовне);
b) когда не хотят назвать предмет, а только
намекнуть – заумная характеристика: он какойто эдакий, у него четырехугольная душа, –
здесь обычное слово в заумном значении.
Сюда же относятся выдуманные имена и
фамилии
героев,
названия
народов,
местностей, городов и проч., например: Ойле
Блеяна,
Мамудя,
Вудрас
и
Барыба,
Свидригайлов, Карамазов, Чичиков и др. (но
не
аллегорические,
как-то:
Правдин,
Глупышкин, – здесь ясна и определенна их
значимость);
c) когда теряют рассудок (ненависть, ревность,
буйство)...
d) когда не нуждаются в нем - религиозный
экстаз, мистика, любовь. (Глосса, восклицания,
междометия, мурлыканья, припевы, детский
лепет, ласкательные имена, прозвища, подобная заумь имеется в изобилии у
писателей всех направлений.)
5. Заумь пробуждает и дает свободу
творческой фантазии, не оскорбляя ее ничем
конкретным. От смысла слово сокращается,
корчится, каменеет, заумь же дикая, пламенная,
взрывная (дикий рай, огненные языки,
пылающий уголь).
6. Заумь – самое краткое искусство, как по
длительности пути от восприятия к
воспроизведению, так и по своей форме,
например: Кубоа (Гамсун), Хо-бо-ро и др.
DELLA
LINGUA
4. Alla lingua transmentale ricorrono:
a) quando l’artista propone immagini non ancora
completamente definite (nella lingua o all’esterno)
[dadaismo];
b) quando non si vuole dare un nome a un
oggetto, ma soltanto alludervi, questa è una
caratteristica transmentale: è uno un po’ così, ha
un’anima quadrangolare, qui una parola comune è
utilizzata con un significato transmentale. In
questo rientrano i nomi inventati, i cognomi degli
eroi, le denominazioni di popolazioni, di luoghi,
di città, ecc… … (ma non allegoriche come
Pravdin, Glupyškin, nelle quali la valenza è chiara
e definita);
c) quando perdono il senno (odio, gelosia,
rabbia)…
d) quando non ne hanno bisogno: estasi religiosa,
misticismo, amore. (Glosse, esclamazioni,
pronomi, fusa, ritornelli, lallazione, sostantivi
vezzeggiativi, soprannomi, una zaum’ di questo
genere si trova in abbondanza negli scrittori di
qualunque tendenza).
5. la zaum’ risveglia la fantasia creativa e le regala
libertà, senza offenderla con nulla di concreto. Il
senso riduce la parola, la costringe a convulsioni,
la rende pietrificata, la zaum’ è selvaggia, ardente,
esplosiva (un paradiso selvaggio, lingue di fuoco,
carbone ardente).
6. la zaum’ è la forma d’arte più breve, tanto per
lunghezza del percorso dalla ricezione alla
riproduzione, quanto per la forma, esempio:
Kuboa (Hamsun), Ho-bo-ro et al.
7. la zaum’ è la forma d’arte più generale, sebbene
la derivazione e il suo carattere iniziale possano
7. Заумь – самое всеобщее искусство, хотя
происхождение и первоначальный характер
его могут быть национальными, например:
Ура, Эван - эвое и др.
Заумные творения могут дать всемирный
поэтический язык, рожденный органически, а
не искусственно, как эсперанто.
1921
essere nazionali, per esempio: Urrà, Evan – evoe
et al.
Le opere d’arte transmentali possono offrire una
lingua poetica universale, creata in maniera
organica e non artificiale, come l’esperanto.
1921
ПОБЕДА НАД СОЛНЦЕМ
LA VITTORIA SUL SOLE (trad.: M. Bohmig)
Пролог
Prologo
Чернотворские вестучки
Notiziuole negropoietiche.
Люди! Те кто родились, но еще не умер. Спешите Gente! Voi che siete nati, ma non ancora morti.
идти в созерцог или созерцавель
Correte al guardamento ovvero guardatorio
Будетлянин.
Futuriano.
Созерцавель поведет вас,
Созерцебен есть вождебен,
Сборище мрачных вождей
От мучав и ужасавлей до веселян и нездешних смеяв
и веселогов пройдут перед внимательными
видухами и созерцалями и глядарями: мина вы,
бывавы, певавы, бытавы, идуньи, зовавы,
величавы, судьбоспоры и малюты.
Зовавы позовут вас, как и полунебесные оттудни.
Минавы расскажут вам, кем вы были некогда. Бытавы
– кто вы, бывавы – кем вы могли быть. Малюты
утроги и утравы расскажут, кем будете.
Никогдавли пройдут, как тихое сновидение.
Маленькие повелюты властно поведут вас. Здесь
будут иногдавли и воображавли.
А с ними сно и зно.
Свироги и песноги утрут слезу.
Il guardatorio vi condurrà,
il guardale è guidale,
raduno di guide ombrose
Dalle tormenterie e terrificità alle allegrate e aliene
riderie e allegrologhi tutto passerà davanti agli
attenti contemplieri e guardai e veditori:
passaterie, pre- senterie, canterie, extratemporalerie, avveniretti, esorterie, magnificherie,
fatomachie e piccolotti.
Le esorterie vi chiameranno, come anche i semicelesti dondiari. Le passaterie vi racconteranno chi
eravate un tempo. Le extra-temporalerie chi siete,
le presenterie chi potreste essere. I piccolotti i
mattinologhi e le mattinerie vi racconteranno chi
sarete.Le giammaità passeranno come un placido
sogno.
Piccoli comandotti imperiosamente vi condurranno.
Vi saranno talorità e immaginità.
E con esse sopore e sapere.
Pifferologhi e cantologhi asciugheranno la lacrima.
Воин, купец и пахарь. За вас подумал грезничий
песнило и снахарь.
Беседни и двоиры певиры пленят вас.
Силебен заменит хилебен.
1-ые созерцины – тогда-то созерцавель есть
преображавель.
Грозноглагольные
скоропророчащие
идуты
потрясут.
Обликмены деебна в полном ряжебне пройдут,
направляемые указуем волхвом игор, в чудесных
ряжевых, показывая утро, вечер дееск, по замыслу
мечтахаря, сего небожителя деин и дея деесь.
Guerriero, mercante e aratore. A voi hanno pensato
il fantasticoso il cantàno e l'insognatore.
Colloquiari duettature e cantature vi ammaneranno.
Il fortale rimpiazzerà il debolale.
I 1-i guardalizi: e il guardatorio è subito trasfignratorio.
Severoverbosi prestoprofetizzanti avenirelli vi scuo
teranno.
I cangisembianti dell'agitale passeranno in completo
agghindàle, diretti dallo stregone governaro dei
gino chi, in meravigliose agghindanze, mostrando
il mal tino, la sera degli agitii secondo l'idea del
sognarato re, di questo abitante dei cieli di agitalizi
e agitante di agitacoli.
В
детинце созерцога «Будеславль» есть свой Nella fortezza del guardamento del "Cantafuturo"
подсказчук.
c'è un suo suggerituccio.
Он позаботится, чтобы говоровья и певавы шли Egli baderà che parlatie e canterie vadano lisce e
гладко не брели розно, но достигнув княжебна
non vaghino scomposte, ma, raggiunto il regnale
над слухатаями, избавили бы людняк созерцога
sugli ascoltisti, liberino l'interpretanza del
от гнева суздалей.
guardamano dall'ira dei criticai.
Смотраны написанные худогом, создадут переодею Decoralizi eseguiti dal pintore creeranno la travesti
природы.
zione della natura.
Места на облаках и на деревьях и на китовой мели Occupate prima del suono del campanello i posti
занимайте до звонка.
sulle nuvole e sugli alberi e sulle secche della
balena.
Звуки несущиеся из трубарни долетят до вас.
I suoni provenienti dalla trombaia voleranno fino a
voi.
Пользумен встретит вас.
Грезосвист пениствора наполнит созерцебен.
L'utilomo vi verrà incontro.
La fischiofantasticheria del cantocreatore empirà- il
guardile.
Звучаре повинуются гуляру-воляру.
Семена «Будеславля» полетят в жизнь.
I suonarmi obbediranno al divagataro-direttaro.
I semi del "Cantafuturo" si diffonderanno nella vita.
Созерцебен есть уста!
Il guardale è bocca!
Будь слухом (ушаст) созерцаль!
Sii udito (orecchiuto) guardaio!
И смотряка.
E occhiante.
В. Хлебников.
V. Chlebnikov.
ПОБЕДА НАД СОЛНЦЕМ
LA VITTORIA SUL SOLE
Опера в 2 деймах 6 картинах.
Opera in 2 agimenti e 6 quadri.
Музыка М. В. Матюшина, декорации Каз. С. Musica di M. V. Matjusin, scene e costumi di Kaz. S.
Малевича
Malevic.
1-е деймо
1° Agimento.
1-ая картина: Белое с черным – стены белые пол 1° quadro: Bianco e nero - le pareti sono bianche il
черный
pavimento nero.
(Двое будетлянских силачей разрывают занавес)
(Due forzuti futuristi strappano il sipario).
Первый.
Il primo.
Все хорошо, что хорошо начинается!
Tutto è bene quel che comincia bene!
Второй.
Il secondo.
А кончается?
E finisce?
1-й.
Il 1°
Конца не будет!
Мы поражаем вселенную
Мы вооружаем против себя мир
Устраиваем резню пугалей
Сколько крови Сколько сабель
И пушечных тел!
Мы погружаем горы!
Non ci sarà fine!
Noi colpiamo l'universo
aizziamo il mondo contro di noi
organizziamo una carneficina di spauracchi
Quanto sangue Quante spade
e corpi da cannone!
Li affondiamo a mucchi !
(Поют)
(Cantano)
Толстых красавиц
Мы заперли в дом
Пусть там пьяницы
Le grasse bellezze
son chiuse in casa
che là gli ubriaconi
Ходят разные нагишем
si aggirino nudi
Нет у нас песен
Вздохов наград
Что тешили плесень
Тухлых наяд!..
(1-й силач медленно уходит)
non possono canti
sospiri e premi
lenire la muffa di naiadi marce !...
(Il primo forzuto esce lentamente)
2-й силач.:
Il 2° forzuto:
Солнце ты страсти рожало
жгло воспаленным лучом
Задернем пыльным покрывалом
Заколотим в бетонный дом!
Il sole ha figliato passioni
bruciandole ai raggi roventi
veliamolo dietro la polve
tappiamolo dentro al cemento!
(Является Нерон и Калигула в одном лице у него (Entra Nerone e Caligola in un unico personaggio
только левая поднятая и согнутая под прямым
ha solo il braccio sinistro sollevato e piegato ad
углом рука).
angolo retto).
Н. и К. (Грозно).
N. e C. (Minaccioso):
Кюлн сурн дер
Ехал налегке
Прошлом четверге
Жарьте рвите что я не допек.
(С благородным жестом застывает, потом поет во
время пения уходит 2-й силач).
Kjuln surn der
viaggiavo con pochi bagagli
il sabato ultimo scorso
friggete strappate le cose mal cotte.
(Resta impietrito in una posa nobile, poi canta e
durante il canto esce il 2° forzuto).
– Я ем собаку
И белоножки
Жареную котлету
Дохлую картошку
Место ограничено
Печать молчать
ЖШЧ
- Io mangio un cane
e bianche zampette
polpette soffritte
patate crepate
il posto è stretto
che taccia il sigillo
ŽŠČ
(Въезжает в колесах самолетов путешественник по (Entra su ruote di aeroplano il viaggiatore in tutti i
всем векам – на нем листы с надписью каменный
secoli - ha indosso fogli con le scritte età della pieвек средние века и проч… Нерон в
tra medioevo ecc.... Nerone parla rivolto allo spaпространство).
zio).
Нерон и К.
Nerone e C.
– Непозволительно так обращаться со стариками
- È inammissibile trattare così i vecchi...
Летельбищ не терпя…
Non reggendo la voleria...
Путешественник
Il viaggiatore.
– Друг все стало
Вдруг пушки
Amico s'è tutto fermato
d'un tratto i cannoni
Поет.
Canta.
– Озер спит
Много пыли
Потоп… Смотри
Все стало мужским
Озер тверже железа
Не верь старой мере
Sonnecchia il paludo
la polvere è tanta
diluvio... Ma guarda
il tutto s'è fatto maschile
più duro del ferro è il paludo
non credere a vecchie misure
(Нерон осторожно посматривает в лорнет на железо (Nerone guarda con prudenza attraverso l'occhialino
«
*
. .. •
колес).
il ferro delle ruote).
Путешественник
Il viaggiatore
(Поет)
(Canta)
– Взыграл бур
Катится пеленищ
Скорее буромер
Не верь прежним весам
Тебя посадят на икру
Если не достанешь пустопят
- Infuria il tempesto
vacilla il velone
ossia il tempestometro
non credere ai pesi d'un tempo
dovrai star seduto in ginocchio
se non sai toccarti i calcagniscavati
Нерон и К.
Непозволительно так обращаться со стариками! они
любят молодых
Ух я искал пенночку
Искал маленький кусочек стекол – все съели даже не
оставили костей…
Ну что ж делать уйду искосью в XVI век в кавычки
сюда.
Nerone e C.
È inammissibile trattare così i vecchi! essi amano i
giovani
Uff ho cercato la crema
Ho cercato una piccola scheggia di vetro - hanno
divorato tutto non hanno lasciato nemmeno le
ossa...
E allora che fare me ne andrò di sguincio nel XVI
secolo tra virgolette per di qui.
(Отходит полуобернувшись к зрителям).
(Si allontana girato a metà verso gli spettatori).
Все изгадили даже блевотина костей
Hanno insozzato tutto perfino vomito di ossa
(Снимает сапоги уходит).
(Si toglie gli stivali esce).
Путешественник.
Il viaggiatore.
– Я буду ездить по всем векам, я был в 35-м там сила - Viaggerò in tutti i secoli, sono stato nel 35° là c'è
без насилий и бунтовщики воюют с солнцем и
forza senza sforzo ed i ribelli lottano con il sole e
хоть нет там счастья но все смотрят счастливыми
sebbene non vi esista felicità hanno tutti l'aria di
и бессмертными… Неудивительно что я весь в
essere felici e immortali... Non c'è da meravigliarsi
пыли и поперечный…Призрачное царство… Я
se sono tutto impolverato e trasversale... Un regno
буду ездить по всем векам хоть и потерял две
irreale... Viaggerò in tutti i secoli sebbene abbia
корзины пока не найду себе места.
perduto due ceste finché non troverò il mio posto.
(Некий злонамеренный подползает и слушает).
(Un malintenzionato si avvicina strisciando e
ascolta).
В афибе мне мало в подземном темно… Светил… Nell'afebo per me c'è poco nel sotterraneo è buio...
Но я все изъездил (к зрителям): Пахнет дождевым
Astri... Ma io ho girato in lungo e in largo (agli
провалом
spettatori): C'è odore di caduta piovana.
Глаза лунатиков обросли чаем и моргают на Gli occhi dei lunatici si sono ricoperti di tè e
небоскребы
и
на
винтовых
лестницах
ammiccano ai grattacieli e sulle scale a chiocciola
поместились торговки… Верблюды фабрик уже
si sono sistemate le mercantesse... I cammelli delle
угрожают жареным салом а я не проехал еще и
fabbriche già ci minacciano con lardo fritto e io
одной стороны. Что то ждет на станции.
non ho ancora percorso neanche un lato.
Qualcosa aspetta alla stazione.
(Поет).
(Canta).
– Не больше не меньше
Как резать пугатей
- Tagliamo la gola
Держите держите
a tanti spaurieri
Пуляй пилюля
reggete reggete
Волчка
fai fuoco pasticca
di trottola
О я смел закопчу путь свой и следа не оставлю… Oh sono coraggioso coprirò di fumo la mia strada e
Новое…
non lascerò traccia... Il nuovo...
(Некий злонамеренный).
(Il malintenzionato).
– Ты что ж неужели в самом деле полетишь?
Ma non volerai mica per davvero?
Путешественник.
Il viaggiatore.
– А что ж? Что колеса мои не найдут своих гвоздей? Cosa? Forse le mie ruote non troveranno i loro
(Некий стреляет, Путешественник укачивает кричит).
chiodi?
Гаризон! Лови сною
Cпные… З. З. З! –
(Qualcuno spara, il Viaggiatore barcolla, grida).
Garizon! Acchiappa con l'assopizione
i sonnacchi... Z. Z. Z A -
(Тогда злонамеренный ложится и покрывает себя (A questo punto il malintenzionato si corica e si
ружьем).
copre con il fucile).
– Хотя я и не застрелился – из застенчивости –
Non mi sono sparato - per riserbo -
Но памятник себе поставил – тоже не глуп!
Мне первому памятник – замечательно!..
Двойка черная правит прямо на меня.
ma mi sono eretto un monumento!
Un monumento a me non è da stupidi!...
Una biga nera mira dritto a me.
(Показывается
будетлянский
пулемет (Compare una mitragliatrice futurista si ferma al
останавливается у телеграфного столба).
palo del telegrafo).
– Ох жалоба! Что значит вид что поставил вразсплох - Oh che peccato! Cosa significa l'aspetto che ha
своего врага – задумался.
colto di sorpresa il mio nemico - mi sono fatto
Я без продолжения и подражания
pen sieroso...
Sono senza continuazione e imitazione
[…]
[…]
(Неприятель тащит самого себя за волосы ползет на (L'avversario trascina se stesso per i capelli - striscia
коленях).
sulle ginocchia).
А трус сам себя выдаешь и проводишь!
Ah vigliacco ti consegni e scorti da solo!
(Забияка в стороне смеется).
(L'attaccabrighe ride in disparte).
Забияка – Презренный сколько в тебе могильной L'attaccabrighe - Miserabile quanto di polvere
пыли и стружек пойди вытрусись и умойся не
sepolcrale e trucioli sono in te va' a scrollarti ed a
то…
lavarti altrimenti...
(Неприятель плачет)
(L'avversario piange)
Злонамеренный; А, темя неприятеля! ты меня Il malintenzionato; Ah, il sincipite dell'avversa rio! tu
считаешь за вилку и думу мою высмеиваешь но я
mi ritieni una forchetta e deridi il mio pensic ro
ожидал и не шел на тебя с мечом.
ma io ho aspettato e non mi sono scagliato contro
di te con il pugnale.
Я продолжение своих путей.
Я ожидал… Закопал свой меч осторожно в землю и Sono la continuazione delle mie strade.
взявши новый мяч бросил его.
Ho aspettato... Ho sotterrato il mio pugnale con
(Показывает прием футболиста).
cura e dopo aver preso un nuovo pallone l'ho
lanciato.
[…]
(Fa vedere una mossa da calciatore).
[…]
1-й силач
Идите улиц миллионы
Иль тмени будет по-русски
Скрежет полозьев тележных
сказать ли? – Головы узкие
Для себя неожиданно
Сонные стали драться
И такую пыль подняли
Будто брали Порт-Артур
[…]
1-й силач.
– Не выходите за линию огня
Птица летит железная
Машет бородой леший
Под копытом зарытой
1° forzuto:
- Girate a milioni le strade
- per dirla in russo a miliardi –
stridore di ruote di carri e - devo pur dirlo –
le Teste ristrette
D'un tratto i morti di sonno
scatenano una gran zuffa
e alzano un tal polverone
che sembra l'attacco a Port Arthur
[…]
1° forzuto.
- Non oltrepassate la linea del fuoco
si aggira in volo un uccello di ferro
svolazza la barba del dio del bosco
pestata nel fango da zoccoli
Стонут фиалки
Под крепкой пятой
И молкнет палка
В луже гробовой
Lamento di mammole
di sotto al saldo tallone
si mette a tacere il bastone
in mezzo alla pozza tombale
Оба силача (поют).
I due forzuti (cantano).
Скрылось солнце
Тьма обступила
Возьмем все ножи
Ждать взаперти
Il sole infine è eclissato
il buio intorno è fitto
prendiamo i nostri coltelli
e chiusi a chiave aspettiamo
Занавес.
Sipario.
3-я картина. Черные стены и пол
3° quadro. Pareti e pavimento neri.
(Входят похоронщики. Верхняя половина белая и (Entrano i becchini. La metà superiore ò bianca e
красная нижняя черная).
rossa quella inferiore nera).
(Поют).
Размозжить черепаху
Упасть на люльку
Кровожадной репы
Приветствуйте клетку
(Cantano).
Maciullare testuggini
stramazzare sul dondolo
di una rapa così sanguinaria
salutate il carcere
Пахнет гробом жирный клоп…
Черная ножка…
Качается расплющенный гроб
Извивается кружево стружек.
La cimice odora di tomba...
zampetta nerastra...
vacilla la tomba schiacciata
s'avvita la trina dei trucioli.
4-я картина.
4° quadro.
(Разговорщик по телефону):
– Что? Солнце полонили?!
Благодарю. –
(Il chiacchieraio al telefono):
- Cosa? Hanno fatto prigioniero il sole?!
Grazie. -
(Входят несущие солнце – сбились так что солнца не (Entrano quelli che portano il sole - si sono straвидно):
punto che il sole non si vede):
Один.
Uno.
– Мы пришли из 10-х стран
- Siamo giunti dalle decime contrade Terribili!...
Страшные!..
Sappiate che la terra non gira.
Знайте что земля не вертится
Molti:
Многие:
- Abbiamo estirpato il sole con le fresche radici
grasse puzzano di aritmetica
eccolo guardate
Мы вырвали солнце со свежими корнями
Они пропахли арифметикой жирные
Вот оно смотрите
Один:
– Надо учредить праздник: День победы над
солнцем.
Поют:
(Хор).
– Мы вольные
Разбитое солнце…
Здравствует тьма!
И черные боги
Их любимца – свинья!
Один:
Uno:
Bisogna istituire una festività: Il giorno della vittoria
sul sole.
Cantano
(Coro).
- Noi siamo affrancati
il sole è sconfitto...
che viva il buio!
E dèi in nero
e il loro amato - il porco !
Uno:
È morto il sole dell'età del ferro! I cannoni rotti
Солнце железного века умерло! Пушки сломаны
sono caduti ed i pneumatici si contorcono come
пали и шины гнутся как воск перед взорами!
cera davanti agli sguardi!
Разговорщик: что?.. Надеящийся на огонь пушки Il chiacchieraio: cosa?... Chi spera nel fuoco del
еще сегодня будет сварен с кашей!
cannone oggi stesso sarà bollito con la polenta!
Слушайте!
Ascoltate!
Один.
Uno.
На более плотные ступени
Выкованные не из огня
не железа и мрамора
Не воздушных плит
Su gradini massicci
non forgiati nel fuoco
non di ferro о marmo
né di lastre di aria
В дыму угаре
И пыли жирной
Крепнут удары
Здоровьем как свиньи
Ликом мы темные
Свет наш внутри
Нас греет дохлое вымя
Красной зари
БРН БРН
(ЗАНАВЕС)
[…]
новые: мы выстрелили в прошлое
In mezzo al fumo
e ai miasmi avvolti
da polvere grassa
saranno più forti i colpi
abbiamo il vigore dei porci
di viso però siamo scuri
la luce da noi è all'interno
ci scalda la poppa crepata
dell'alba scarlatta
BRN BRN
(SIPARIO).
[…]
i nuovi: abbiamo sparato al passato
[…]
Новые. Один принес свою печаль, возьмите она мне
теперь не нужна! он вообразил также что внутри
у него светлее чем вымя пусть покружится
(кричит).
[…]
(чтец спеша):
я все хочу сказать – вспомните прошлое
полное тоски ошибок…
ломаний и сгибания колен… вспомним и
сопоставим с настоящим… так радостно:
освобожденные от тяжести всемирного тяготения мы
прихотливо располагаем свои пожитки кк будто
перебирается богатое царство
[…]
I nuovi. Uno ha portato la sua tristezza, prendetela
ora non ne ho bisogno! si è pure immaginato di
avere dentro di sé più luce che una poppa che giri
(grida).
[…]
(il declamatore in fretta):
voglio ancora dire - ricordate il passato
pieno di angoscia di errori...
di smancerie e genuflessioni... ricordiamolo e confrontiamolo con il presente... c'è da rallegrarsene:
liberati dal peso della gravità universale disponiamo
a capriccio le nostre cianfrusaglie cme se stesse
traslocando un ricco regno
[…]
[…]
а вот бы забраться по лестнице в мозг этого дома se invece ci si inerpicasse sulla scala per entrare nel
открыть там дверь № 35 – эх вот чудеса! да, все
cervello di questa casa e là si aprisse la porta № 35
тут не тк-то просто хоть свиду что комод – и все!
- oh che cose mirabili! sì, qui tutto non è poi così
а вот блуждаешь блуждаешь
semplice sebbene dall'aspetto sembri un comò e
basta! ma ecco che vaghi e vaghi
[…]
старожил:
вот пожалуйте вход прямо назад выйдете… а другого
нет нет или прямо вверх к земле
– да страшновато
– ну как хотите
толстяк: завести бы часы свои.
эй оглобля куда у вас поворачиваются часы? стрелка?
[…]
un vecchio abitante:
ecco se volete l'ingresso uscirete direttamente all'in
dietro... un altro non c'è proprio oppure
direttamente in alto verso la terra
– sì fa un po' paura
– come volete
il grassone: dovrei caricare il mio orologio,
chi stanga in che senso gira il vostro orologio? la
внимательный рабочий:
lancetta?
назад обе сразу перед обедом а теперь только башня, il lavoratore attento:
колеса – видишь? (старожил уходит)
all'indietro tutte e due insieme prima di pranzo ma
ora ci sono solo una torre, delle ruote - vedi?
[…]
(Толстяк из окна):
да да пожалуйте вот вчера был тут телеграфный
столб а сегодня буфет, ну а завтра будут наверно
кирпичи.
это у нас ежедневно случается никто не
знает где остановка и где будут обедат
эй ты прими ноги – (уходит через окно вверху)
(шум пропеллера за сценой, вбегает молодой
человек:
поет испуганный мещанскую
песню):
ю ю юк
ю ю юк
гр гр гр
пм
пм
др др рд рд
ууу
к н к н лк м
ба ба ба ба
·······
[…]
(Il grassone dalla finestra): sì sì se volete ecco ieri
c'era qui un palo del telegrafo e oggi c'è un buffet,
be' e domani ci saranno probabilmente dei
mattoni,
questo succede da noi ogni giorno nessuno sa
dove sia la fermata e dove pranzeranno
ehi tu ritira le gambe - (esce attraverso la finestra
verso l'alto)
(rombo d'elica fuori scena, entra di corsa un giovane:
canta spaventato una canzone
filistea):
ju ju juk
ju ju juk
gr gr gr
pm
pm
dr dr rd rd
uuu
к n к n lk m
ba ba ba ba
гибнет родина
от стрекоз
чертит лилии
паровоз
(слышен шум пропеллера)
[…]
будетлянские страны будут
кого беспокоят эти проволки пусть обернется
спиной
(поют):
с высоты небоскребов
как безудержно
льются экипажи
картечь не так поражает даже
отовсюду льдят самокаты
смертью гробнут стаканы плакаты
Шаги повешены
на вывесках
бегут люди
вниз котелками
(музыка – стук машин)
и косые занавески
опрокидювают стекла
гр жм
км
одгн сирг врзл
гл…
(необыкновенный шум – падает аероплан – на сцене
видно поломанное крыло)
(крики)
з… з… стучит стучит женщину задавило мост
опрокинул
(после падения часть бросается к аероплану, а часть
смотрящих):
1-й; с виду на сиду большое
закуверкалай зачесался
2-йспренькурезал стор дван ентал ти те
3-й – амда курло ту ти ухватилось у сосало
(авиатор за сценой хохочет, появляется и все
хохочет):
Ха-ха-ха я жив
(и все остальные хохочут)
я жив только крылья немного потрепались да
башмак вот!
(поет военную песню):
ллл
кр
кр
тлп
тлмт
кр вд т р
кр вубр
ду ду
ра
л
кб и
жр
вида
диба
…….
la patria andrà in malora
a causa di tante libellule
disegna dei gigli
la locomotiva
(si sente il rombo di un'elica)
[…]
i contradi futuristi
esisteranno chi è disturbato da questi fili metallici
volti le spalle
(cantano):
dall'alto dei grattacieli
come incontenibili
fluiscono gli equipaggi
così non colpisce nemmeno una raffica
ovunque ghiacciscono monopattini
di morte tombano bicchieri cartelloni
I passi appesi
alle insegne
corre la gente
con le bombette in basso
(musica - rumore di macchine)
e tendine oblique ribaltano i vetri
gr zra
km
odgn sirg vrzl
gl...
(un fragore insolito - cade un aereoplano - in scena
si vede un'ala spezzata)
(grida)
z... z... batte batte una donna è stata schiacciata ha
abbattuto un ponte
(dopo lo schianto una parte si precipita verso l'aereo
e una parte guarda):
il 1°; alla vista sulla pista è qualcosa di grande
il capottatore si gratta la testa
il 2° spren'kurezava stor dvan entel ti te
il 3° - amda kurlo tu ti si è aggrappato ha succhiato
(l'aviatore ride fragorosamente fuori scena, entra e
continua a ridere):
Ha - ha - ha sono vivo
(anche tutti gli altri ridono)
sono vivo solo le ali sono un po' malconce e anche
questa scarpa!
(canta una canzone di guerra):
l l l
kr kr
tlc
tlmt
kr vd t r
kr vubr
du du
га l
к b
i
žr
vida
входят силачи:
все хорошо, что хорошо начинается
и не имеет конца
мир погибнет а нам нет
конца!
(Занавес).
diba
entrano i forzuti:
tutto è bene quel che comincia bene
e non ha fine
il mondo perisce ma noi non avremo
fine!
(Sipario).
1913
Уличное
Stradale
В шатрах, истертых ликов цвель где,
из ран лотков сочилась клюква,
а сквозь меня на лунном сельде
скакала крашеная буква.
Nelle tende, di visi consunti la muffa ov’è ,
dalle ferite delle pale sgorga di ribes il succo,
e sull’aringa lunare traversando, che buffo!, me
è passata al galoppo una lettera coperta di trucco.
Вбиваю гулко шага сваи,
бросаю в бубны улиц дробь я.
Ходьбой усталые трамваи
скрестили блещущие копья.
Con suoni sordi infiggo dei passi le palafitte,
un rullo io getto dentro i tamburi delle vie.
L’andatura di tram che da fiacca son afflitti
Ha incrociato le lance che mandan scintillii.
Подняв рукой единый глаз,
кривая площадь кралась близко.
Смотрело небо в белый газ
лицом безглазым василиска.
L’unico suo occhio con la mano in alto porta
La piazza sghemba e si fa accosta, e molto.
Osservava il cielo attravrso il bianco smorto
Del gas, come del basilisco privo di occhi il volto.
[1913]
В авто
In auto
«Какая очаровательная ночь!»
«Эта,
(указывает на девушку),
что была вчера,
та?»
Выговорили на тротуаре
«почперекинулось на шины
та».
Город вывернулся вдруг.
Пьяный на шляпы полез.
Вывески разинули испуг.
Выплевывали
то «О»,
то «S».
А на горе,
где плакало темно
и город
робкий прилез,
поверилось:
обрюзгло «О»
и гадко покорное «S».
“Che notte meraviglios!”
“Quella
Che c’era ieri non è ques(indica una ragazza)
ta?”
Hanno articolato sopra il marciapiede
“poss’è gettato sulle ruote
ta”.
La città s’è rovesciata in un momento.
Pareva che un ubriaco camminar sui cappelli
volesse.
Le insegne han spalancato il loro spavento.
Sputavano fuori
Delle “O”,
o delle “S”.
e sopra il monte,
dove buio piangeva
e la città
strisciò timida accanto ad essa,
s’è creduto, meraviglios:
s’è’ ingrassato tanto “O”
e vilmente ubbidiente fu “S”.
[1913]
Мы
Лезем земле под ресницами вылезших пальм
Noi
Ficco occhi fin sotto le palpebre della terra, che
come palme son sbucate di fuori
выколоть бельма пустынь,
per poi perforar della cataratta il deserto,
на ссохшихся губах каналов —
e sopra le labbra insecchite dei canali
дредноутов улыбки поймать.
per cogliere di corazzate i sorrisi per mettere
Стынь, злоба!
te, sitzza, a tacere!
На костер разожженных созвездий
Su falò di costellazioni ardenti
взвесть не позволю мою одичавшую дряхлую D’issare la mia vecchia madre inselvatichita non
мать.
potrò permettere.
Дорога — рог ада — пьяни грузовозов храпы!
Da lì strade – d’ade strali – si partono come il
russare di scaricatori ubriachi!
Дымящиеся ноздри вулканов хмелем расширь! Per dilatar dei vulcani le narici fumanti falle
ubriacar!
Перья линяющих ангелов бросим любимым
Getteremo sui cappelli delle amate le piume di
на шляпы,
angeli che stan prendendo il colore di biacca,
будем хвосты на боа обрубать у комет,
Le code di comete che giocano nel cosmo
ковыляющих в ширь.
troncheremo e vi faremo foulard.
А вы могли бы?
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Ma voi potreste?
A un tratto impiastricciai la mappa dei giorni
prosaici,
dopo aver schizzato tinta da un bicchiere,
e mostrai su un piatto di gelatina
gli zigomi sghembi dell'oceano.
Sulla squama d'un pesce di latta
lessi gli appelli di nuove labbra.
Ma voi
potreste
eseguire un notturno su un flauto di grondaie?
(1913; Trad. di A.M. Ripellino)
ШУМИКИ, ШУМЫ И ШУМИЩИ
RUMORINI, RUMORI E RUMORONI
По эхам городов проносят шумы
на шепоте подошв и на громах колес,
а люди и лошади – это только грумы,
следящие линии убегающих кос.
Per gli echi delle città trascorrono i rumori
Sul sussurro delle scarpe, sul tuonare delle ruote,
i cavalli e le persone sono sol palafrenieri,
linee che inseguono falci convergenti.
Проносят девоньки крохотные шумики.
Ящики гула пронесет грузовоз.
Рысак прошуршит в сетчатой тунике.
Трамвай расплещет перекаты гроз.
Portan ragazzette rumorini impercettibili.
Casse di fragori passeranno coi furgoni.
Fruscerà il trottatore in una tunica a quadretti.
Ed il tram spargerà d’attorno schiere di bufere.
Все на площадь сквозь туннели пассажей
плывут каналами перекрещенных дум,
где мордой перекошенный, размалеванный
сажей
на царство базаров коронован шум.
Sulla piazza attraversando gallerie di budelli
Tutti fluttuan come rii di incrociate riflessioni,
con la faccia stralunata e lercia di nerofumo
Скрипка и немножко нервно
Viola e un poco nervosamente
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
"Хорошо, хорошо, хорошо!"
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
La viola si snervò a supplicare
e all'improvviso proruppe in singhiozzi
in modo così bambinesco
che il tamburo non resse più:
«Bene, bene, bene!»
E, spossato anche lui,
senz'ascoltare tutto il discorso della viola,
sgattaiolò sull'ardente Kuzneckij
e fuggì via.
L'orchestra guardava con indifferenza
la viola che si struggeva in lacrime
senza parole,
senza tempo,
e in qualche luogo soltanto
uno stupido piatto
stridette:
qui re dei mercati è incoronato il rumore.
"Что это?"
"Как это?"
А когда геликон меднорожий,
потный,
крикнул:
"Дура,
плакса,
вытри!" я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
"Боже!",
бросился на деревянную шею:
"Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору а доказать ничего не умею!"
Музыканты смеются:
"Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!"
А мне - наплевать!
Я - хороший.
"Знаете что, скрипка?
Давайте будем жить вместе!
А?"
«Cos'è?»
«Com'è?»
Ma quando il bombardone
dal muso di rame,
sudato,
gridò:
«Sciocca,
piagnucolona,
asciùgati!» —
io mi alzai,
mi arrampicai barcollando fra le carte di musica
e fra i leggìi che si piegavano dal capriccio,
gridai chissà perché:
«Dio mio!»
gettandomi sul collo di legno.
«Sapete, viola?
Noi siamo estremamente simili:
ecco io pure
strillo
e non so dimostrar nulla!»
I musicisti ridono:
«Come c'è cascato!
S'è scelto una sposa di legno!
Che balordo!»
Ma io me ne infischio!
Io sono buono.
«Sapete, viola?
Vogliamo
vivere insieme?
Eh?»
(1914; Trad. di A.M. Ripellino)
Послушайте!
Ascoltate!
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит чтоб обязательно была звезда! клянется не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
"Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!"
Послушайте!
Ведь, если звезды
Ascoltate!
Se accendono le stelle,
vuol dire che qualcuno ne ha bisogno?
Vuol dire che qualcuno vuole che esse siano?
Vuol dire che qualcuno chiama perle questi
piccoli sputi?
E tutto trafelato,
fra le burrasche di polvere meridiana,
si precipita verso Dio,
teme d'essere in ritardo,
piange,
gli bacia la mano nodosa,
supplica
che ci sia assolutamente una stella,
giura
che non può sopportare questa tortura senza
stelle!
E poi
cammina inquieto,
fìngendosi calmo.
Dice ad un altro:
«Ora va meglio, è vero?
Non hai più paura?
Sì?!».
Ascoltate!
зажигают значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Se accendono
le stelle,
vuol dire che qualcuno ne ha bisogno?
Vuol dire che è indispensabile
che ogni sera
al di sopra dei tetti
risplenda almeno una stella?
#
(1914; Trad. di A.M. Ripellino)
Нате!
To’, pigliate!
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я - бесценных слов мот и транжир.
Da qui nel vicolo pulito si disperderà
il vostro pingue lardo su un uomo tra un’ora,
e io v’ho dischiuso tante scatolette di versi, già,
io, di parole senza prezzo dispensatore e
dissipatore.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
Где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Ecco, lei, signor, ha i baffi sporchi del crauto
Di qualche zuppa che non ha masticato per bene;
ecco, signora, lei s’è imbellettata con mano
incauta,
sembra un’ostrica che dalla conchiglia delle cose
proviene.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
V’arrampicate sulla farfalla del cuore poetino
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без
Sporchi, con galosce e senza. E come bestie
калош. Le folle s’agitano, e si struscerà e le zampine
Толпа озвереет, будет тереться,
Si farà setolose il pidocchio dalle cento teste.
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется - и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я - бесценных слов транжир и мот.
Se io, rozzo unno, oggi non ho alcuna voglia
Di fare il pagliaccio oggi dinanzi a voi ancora
Scoppierò a ridere e sputerò con gioia
Vi sputerò in faccia
io, di parole senza prezzo dispensatore e
dissipatore.
Елена Гуро
Elena Guro
Из книги «Шарманка»
Dal libro “L’organetto di Barberia”
Мелочи. Детское утро
Dettagli. Mattino infantile.
Расцвели под окошком пушистые одуванчики.
Раскрылся желтый лютик, и стало утро.
Блестящие чашечки унизали лужок. Собрали
чашечки лютика и еще синие и сделали
чайный столик. Из лучей волчок бегал по
полу.
Пошли воевать с темной елкой: отвоевать
белую кружечку. В это время дома выросли
грибы на полках, деревянные, лакированные и
с красными шапочками. Увидав это, желтые
соломенные стулья заплясали по комнате.
А мы стали гоняться. Хотели поймать желтый
солнечный пушок и посадить его на сосновую
полку. Гонялись, гонялись и не поймали. Так
и пробегали по солнечным окнам до завтрака.
А с сосновой полочки смолка веселыми
слезками падала.
Sotto la finestrella sono fioriti soffici soffioni. S’è
dischiuso il ranuncolo giallo ed è nato il giorno.
Le coppe scintillanti hanno ricoperto il praticello.
Abbiamo raccolto le coppe del ranuncolo ed altre
azzurre e abbiamo adornato il tavolo da tè. La
trottola correva sul pavimento lungo i raggi.
Siamo andati a combattere con l’abete oscuro: a
conquistare il bicchierino bianco. Nel frattempo
sulle mensole di casa sono cresciuti i funghi, di
legno, laccati e con le cappelle rosse. Vedendoli, le
sedie gialle di paglia si sono lanciate in una danza
nella stanza.
E noi ci siamo messi a correre. Volevano afferrare
la gialla lanuggine del sole e sistemarla sulla
mensola di pino. Abbiamo corso come matti, ma
non siamo riusciti ad afferrarla. Così abbaimo
corso per tutte le finestre del sole fino alla
colazione. E dalla mensola di pinto colava la
resinuccia in lacrime allegre.
Из книги «Осенний сон».
Dal libro “Il sonno autunnale”
***
У него в большом пальце одиночество, и боль
распятого, и руки его прозрачны, – и никто не
замечает и не любит его рук. Над бровью его
весна, удивление и жалость – никто не видит
его весну. А в приложенных ноздрях его
извиняющееся добродушие. Из книги
«Небесные верблюжата»
***
Sul pollice porta la solitudine, e il dolore del
crocifisso, e le sue mani sono trasparenti e
nessuno lo nota e nessuno ama le sue mani. Sopra
il suo sopracciglio lui porta la primavera, lo
stupore e la pietà; nessuno vede la sua primavera.
E nelle sue narici incollate porta un animo buono
che chiede sempre perdono.
***
Когда он уже слег, – он все повторял: – Нет, я
знаю, я не рыцарь, я просто Алонзо Добрый!
– И просил у них прощение, что беспокоил
их своим безумием. Его утешали и забавляли,
его называли нарочно: Рыцарь!
Как погремушку, ему это вернули теперь,
когда он все равно слег и умирал. «Ну,
напоследок пусть поиграет бедняк своей
мечтой!»
– Нет, я не рыцарь. Вы образумили меня, я
ведь знаю, теперь я уже не безумец-гордец, – я
просто Алонзо Добрый.
«Спи болезный», – от ласки не знает, что
сказать, старая.
«Какие у тебя уши-то смешные, долгие, не как
у других…
Какой же ты худой-то, ребра-то все торчат!» –
И за ухом ему потрет и за ухо потянет.
– Отдыхай, на здоровьице…
***
Quando si mise a letto continuava a ripetere:
“No, lo so, non sono un cavaliere, sono soltanto
Alonso il Buono!” e chiedeva loro perdono per
averli infastiditi con la sua follia. Lo consolavano
e lo intrattenevano, chiamandolo appositamente
Cavaliere!
Come il sonaglio, che gli avevano restituito
soltanto ora, quando ormai si era messo a letto e
stava morendo. “Beh, che alla fine giochi ‘sto
poveretto con il proprio sogno!”
“No, non sono un cavaliere, mi avete condotto al
senno, io so bene di non essere un folle-fiero, io
sono soltanto Alonso il Buono.
“Dormi, malato”, non sa che dire quando la
accarezzano, la vecchia.
“Che orecchie buffe che hai, lunghe, mic come
quelle degli altri…
Quanto sei magro, ti si vedono tutte le costole!”.
E lo gratteranno dietro l’orecchia e gli tireranno
l’orecchia.
Гуль, гуль,
Песочек солнышком горит,
Гуль-гуль, курлы-курлы,
Гуль-гуль, – песочек крупный
Гуль-гуль!
“Riposa, alla salute…
***
– Мама, а Дон Кихот был добрый?
– Добрый.
– А его били… Жаль его. Зачем?
– Чтобы были приключения, чтоб читать
смешно.
– Бедный, а ему больно и он добрый. Как
жаль, что он уже умер. А он умер давно?
– Ах, отстань, не все ли равно. Это сказка,
Леля, Дон Кихота не было никогда.
– А зачем же написали книжечку тогда? Мама,
неужели в книжечке налгали?
– Ты мешаешь мне шить, пошла спать.
– Если книжка лжет, значит, книжка злая.
Доброму Дон Кихоту худо в ней.
А он стал живой, он ко мне приходил вчера,
сел на кроватку, повздыхал и ушел…
Был такой длинный, едва ногами плел…
– Леля, смотри, я тебя накажу, я не терплю
бессвязную болтовню.
***
- Mamma, ma Don Chisciotte è buono?
- È buono.
- Ma lo picchiavano… poverino. Perché?
- Perché ci fosse avventura, perché fosse buffo
leggere di lui.
- Poverino, gli fanno male e lui è buono. Che
peccato che è già morto. Ed è morto da tanto?
- Ah, lasciami perdere, che differenza fa? È una
favola, Lelja, don Chisciotte non è mai esistito.
- Ma allora perché ci hanno scritto un libro?
Mamma, ma davvero nei libri dicono le bugie?
- Mi disturbi, sto cucendo. Vai a dormire.
. Ma se un libro dice le bugie, allora il libro è
cattivo. Don Chisciotte, che è buono, ci sta male
là dentro.
Ma lui è diventato vero, è venuto a trovarmi ieri,
si è seduto sul mio lettino, ha sospirato ed è
andato via…
Era tanto alto, muoveva a malapena le gambe…
- lelja attenta, te le do, non sopporto che si blateri
a vuoto.
Июнь
Giugno
Глубока, глубока синева.
Лес полон тепла.
И хвоя повисла упоенная
И чуть звенит
от сна.
Глубока, глубока хвоя.
Полна тепла,
И счастья,
И упоения,
И восторга.
Profondo, profondo è il blu. Che colore!
Il bosco trabocca, è pien di calore.
Gli aghi delle conifere sono immobili, incantati
E risuonano appena
Del loro sognare.
Profondi, profondi son gli aghi arborei
Traboccan, pieni di calore,
e di felicità,
e d’incanto
e d’ardore.
Glu, glu,
la sabbietta brucia pel solicello,
Glu, glu, cip cip cip,
Glu, glu – la sabbia è grossa.
Glu-glu!
***
***
От счастья летнего рождаются слова! Все Dall’estiva gioia nascono parole! Tutte le parole
хорошие слова:
belle:
Прудик, водик,
бродик,
верблюдик,
растерятик,
пароходик.
Laghetto, acquetto,
guadetto,
cammelluccio,
sbadatuccio,
battellino.
А
пароходик
со
звонкой,
красной E il battellino con la striscia sonora, rossa,
Американской полосой сегодня утром видели Americana l’hanno visto oggi dal balcone.
с балкона.
НА ПЕСКЕ
SULLA SABBIA
Сосновые шишки, выбеленные на пустынном
песке солёной водой и солнцем, принимают
голубой цвет.
В каждой шишке, в разгибах её согнутых
чешуек кристаллизованная буря. Упорный
ветер — кристаллы северного настроения.
Они были собраны в шапку и принесены
домой вместе с раковинами улиток,
сомнительно
пахнувшими
тиной,
и
хорошенькими сухими шариками, которые
дома выброшены встретившими за своё явно
заячье происхождение и за которые
принесший был осмеян. Как осмеян!
Отбиваясь, он пробился сквозь кусты, оставив
на сучьях клочья тонких волос, и бросился,
как молодой жираф, нелепыми шагами
осмеянного. Почему? Ведь заячьи шарики
были сухие и очень хорошенькие. В
округленных ямках песку лежали, как в
гнёздышках.
Le pigne del pino, sbiancate sulla sabbia del
deserto dall’acqua salata e dal sole assumono un
colore azzurro.
In ogni pigna, nelle pieghe delle sue scaglie
incurvate c’è una tempesta cristallizzata. Il vento
testardo sono cristalli di umore settentrionale.
Sono stati raccolti in un cappello e portati a casa
insieme ai gusci delle lumache, che odoravano
sospettosamente di melma e palline secche e
belline, che a casa sono state gettate dagli
imbattutisi per la loro evidente origine leporina e
per la quale il portante di esse è stato sbeffeggiato.
Come sbeffeggiato! Lottando si è fatto strada tra i
cespugli, lasciando sui rami secchi ciuffi di capelli
fini, ed è corso via come una giovane giraffa, con
i passi goffi di chi viene sbeffeggiato. Perché? In
fondo le palline leporine erano secche e tanto
belline. Stavano nella sabbia in piccole fosse
tonde, come si sta in piccoli nidi.
***
***
У меня есть кусочки медового солнца.
Солнце было желтое, – и камушек застыл
желтый. Солнце было розовое, – и камушек
застыл розовый. Солнце было медовое и –
застыл твердый медовый персик.
Светятся
медовые
камушки.
Теплеют
прозрачные края, а сверху они подернуты
нежным розовым инеем.
В голубой лепешечке звездятся серебряные
звездочки.
Io ho dei pezzettini di sole di miele.
Il sole era giallo, e la pietruzza ha fermato il suo
moto diventando gialla. Il sole era rosa, e la
pietruzza ha fermato il suo moto diventando rosa.
Il sole era di miele, e ha fermato il suo moto una
soda pesca di miele.
Le pietruzze di miele baluginano. I bordi
trasparenti si fanno tiepidi, e sopra sono cosparsi
di una tenera brina rosa.
In una forma tonda e piatta scintillano stelline
argentee.
***
Море, плавно и блеско.
Летают ласточки,
Становится нежно розовым.
Мокнет чалочка,
Плывёт рыбалочка,
Летогон, летогон,
Скалочка!
***
Mare, disteso e scintilloso.
Roteano le rondini
Divengono dolcemente rosee.
Gli ormeggini si mondano,
I pescatorini nuotan sull’onda,
Il segnavòlo, il segnavòlo,
Rupòndine!
Что ещё за скалочка? Это просто так, я
выдумал. Это очень мило, скалочка! Скалочка!
Это должно быть что-то среднее между
ласточкой и лодочкой!..
Che razza di rupòndine? Tanto per fare, l’ho
inventata io. Suona bene, rupòndine! Rupòndine!
Dev’essere qualcosa di intermedio tra una rondine
e un’onda!...
ФИНЛЯНДИЯ
FINLANDIA
Это ли? Нет ли?
Хвои шуят, — шуят
Анна — Мария, Лиза, — нет?
Это ли? — Озеро ли?
È questo, ah? Non lo è, oh?
Le aghifoglie fanno jumo’e
Anna – Maria – Lisa – no?
È questo, ah? Un lago, oh?
Лулла, лолла, лалла-лу,
Lulla, lolla, lalla-lu,
Лиза, лолла, лулла-ли.
Хвои шуят, шуят,
ти-и-и, ти-и-у-у.
Lisa lolla, lulla-ah
Le aghifoglie fanno jumo’e
Ti-i-i- ti-i-u-u.
Лес ли, — озеро ли?
Это ли?
Un bosco, ah, un lago, oh?
È questo, oh?
Эх, Анна, Мария, Лиза,
Хей-тара!
Тере-дере-дере... Ху!
Холе-кулэ-нэээ.
Eh Anna, Maria, Lisa,
Ghi-ghi-tarra!
Tantan-pian-pian… Uuuu!
Hole-kulle-neeee-
Озеро ли? - Лес ли?
Тио-и
ви-и... у.
Un lago, oh? Un bosco, ah?
Tio-i
vi-i.. u.
1913
1913
СКРИПКА ПИКАССО
IL VIOLINO DI PICASSO
В светлой тени на мраморе трепет люстры.
В имени счастливого полустрадальца всю
поднятость мучений на дощечке с золотым
блеском черт выразило королевство тени
нервными углами.
И длинный корпус музыканта, вырезанный
втянутым жилетом, был продолжением и
выгибом истомленного грифа. Изворотиком
гениальным очаровано скрытое духа и страна
белых стен, и настал туман белой музыки и
потонувшее в мир немоты, уводящее из
вещей.
Избалованный страдалец с лицом иссинябледным на диване, простерши измученные
руки и протянув длинный подбородок к свету.
И как он, почти умирали цветы в хрустальном
стакане с водой.
Tutta l’inquietudine del lampadario nell’ombra
chiara sul marmo.
Nel nome del semisofferente radioso il reame
dell’ombra con i suoi angoli nervosi ha rivelato
tutta la levatura delle sofferenze su un’asse con il
luccichio dorato dei suoi tratti.
E il lungo corpo del musicista, tagliato da un gilet
incavato, era continuazione e curvatura di quel
manico spossato. La parte celata dello spirito è
affascinata dalla geniale sinuosità, poi il paese dei
muri bianchi, poi cala la nebbia di una musica
bianca, poi ciò che affoga nel mondo della
mutezza e che conduce fuori dalle cose.
Il sofferente viziato con il volto bluastro pallido
sul divano, con le mani straziate protese e il suo
lungo mento allungato verso la luce. E proprio
come lui, anche i fiori quasi morivano nel
bicchiere di cristallo con l’acqua.
САДОК СУДЕЙ II
IL GIARDINETTO DEI GIUDICI II
Находя все нижеизложенные принципы
цельно выраженными в I-м «Садке судей» и
выдвинув ранее пресловутых и богатых, лишь
в смысле Метцль и К°, футуристов, — мы тем
не менее считаем этот путь нами пройденным
и, оставляя разработку его тем, у кого нет
более новых задач, пользуемся некоторой
формой правописания, чтобы сосредоточить
общее
внимание
на
уже
новых,
открывающихся перед нами заданиях.
Мы выдвинули новые принципы творчества,
кои нам ясны в следующем порядке:
1.
Мы
перестали
рассматривать
словопостроение и словопроизношение по
грамматическим правилам, став видеть в
буквах лишь направляющие речи. Мы
расшатали синтаксис.
Avendo individuato tutti i princìpi sottoelencati
esposti compiutamente nel primo “Giardinetto
dei giudici” e avendo proposto come futuristi gli
un tempo famigerati e ricchi, nel senso di Metzel
& co, noi riteniamo oggi quella strada ormai
percorsa e, lasciando l’elaborazione di quei temi a
coloro che non si pongono mete più nuove,
utilizziamo qui una certa forma ortografica per
concentrare l’attenzione di tutti sui compiti, già
nuovi, che ci si aprono di fronte.
Abbiamo avanzato nuovi princìpi dell’arte, che
per noi sno chiari nell’ordine seguente:
1. Abbiamo smesso di osservare la costruzione e
la pronuncia delle parole a partire dalle regole
grammaticali, in quanto abbiamo cominciato a
scorgere nelle lettere soltanto direzioni di
discorso. Noi abbiamo dato uno scossone alla
sintassi.
2. Abbiamo incominciato a conferire contenuto
alle parole a partire dalla loro caratteristica grafica
e fonica.
3. abbiamo coscienza del ruolo dei prefissi e dei
suffissi.
4. in nome della libertà del caso singolo noi
rinneghiamo le regole di scrittura.
5. Noi caratterizziamo i sostantivi non soltanto
con gli aggettivi (come per lo più facevano prima
di noi), ma anche con le altre parti del discorso e
anche con singole lettere e cifre:
a) considerando parte costitutiva dell’opera
artistica le cancellature e gli scarabocchi
dell’artista in attesa;
b) vedendo la grafia come parte integrante
dell’impulso poetico;
c) a Mosca per questa ragione sono stati editi da
noi i libri (autografi) “Auto-scritture”.
6. Abbiamo annientato la punteggiatura, il cui
ruolo di massa verbale è stata per la prima volta
proposta e compresa [da noi].
7. noi vediamo le vocali come tempo e spazio
(carattere della pulsione), le consonanti come
colore, suono, odore.
8. abbiamo distrutto i ritmi. Chlebnikov ha
portato un primo piano il metro della parola
colloquiale viva. Abbiamo cessato di cercare i
metri nei manuali. Ogni movimento dà vita a un
nuovo metro libero per il poeta.
9. La rima posteriore (David Burljuk), mediana,
inversa (Majakovskij) sono state elaborate da noi.
2. Мы стали придавать содержание словам по
их
начертательной
и
фонической
характеристике.
3. Нами осознана роль приставок и
суффиксов.
4. Во имя свободы личного случая мы
отрицаем правописание.
5. Мы характеризуем существительные не
только прилагательными (как делали главным
образом до нас), но и другими частями речи,
также отдельными буквами и числами:
а) считая частью неотделимой произведения
его помарки и виньетки творческого
ожидания;
в) в почерке полагая составляющую
поэтического импульса;
с) в Москве поэтому нами выпущены книги
(автографов) «Само-письма».
6. Нами уничтожены знаки препинания, —
чем роль словесной массы выдвинута впервые
и осознана.
7. Гласные мы понимаем как время и
пространство
(характер
устремления),
согласные — краска, звук, запах.
8. Нами сокрушены ритмы. Хлебников
выдвинул поэтический размер живого
разговорного слова. Мы перестали искать
размеры в учебниках — всякое движение
рождает новый свободный ритм поэту.
9. Передняя рифма (Давид Бурлюк), средняя,
обратная рифмы (Маяковский) разработаны
нами.
10. Богатство словаря поэта — его
оправдание.
11. Мы считаем слово творцом мифа; слово,
умирая, рождает миф и наоборот.
12. Мы во власти новых тем: ненужность,
бессмысленность,
тайна
властной
10. la ricchezza del vocabolario del poeta è la sua
giusitificazione.
11. Noi riteniamo la parola creatrice di mito; la
parola morendo, dà vita a un mito e viceversa.
12. siamo alla mercé di nuovi temi: l’inutilità,
l’insensatezza, il segreto della nullità del potere
ничтожности — воспеты нами.
13. Мы презираем славу; нам известны чувства,
не жившие до нас.
Мы новые люди новой жизни.
sono cantati da noi.
13. Disprezziamo la gloria; ci sono noti
sentimenti mai esistiti prima di noi.
Noi siamo gli uomini nuovi di una nuova vita.
Высоты
(вселенский язык)
Церковнославянский язык
По-русски
еую
иао
оа
оаееиея
оа
еуиеи
иее
ииыиеииы
Верую
во единаго
Бога
Отца, Вседержителя,
Творца
небу и земли,
[видимым же всем
и невидимым].
Верую в единого Бога Отца,
Вседержителя, Творца неба и
земли,
всего
видимого
и
невидимого.
(1913)
Я
IO
По мостовой...
Sul selciato…
По мостовой
моей души изъезженной
шаги помешанных
вьют жестких фраз пяты.
Где города
повешены
и в петле о́блака
застыли
башен
кривые выи —
иду
один рыдать,
что перекрестком
ра́спяты
городовые.
Sul selciato
Della mia anima battuta da viaggiatori
I passi dei pazzi
Disegnano di frasi gravi i talloni.
Dove le città
Sono appese
Al cappio di una nuvola
Stanno immobili
Delle torri
I colli torti,
io vado
da solo a singhiozzare
ché in forma d’incrocio
sono crocifisse
le guardie.
<1913>
<1913>
Несколько слов о моей жене
Qualche parola su mia moglie
Морей неведомых далеким пляжем
идет луна —
жена моя.
Моя любовница рыжеволосая.
За экипажем
крикливо тянется толпа созвездий
пестрополосая.
Венчается автомобильным гаражом,
целуется газетными киосками,
а шлейфа млечный путь моргающим пажем
Come spiaggia lontana di mari insondabili
Procede la luna,
essa è mia moglie.
La mia amante dai rossi capelli.
Dietro alla carrozza si trascina
una folla di costellazioni strepitanti con strisce
variopinte.
Viene incoronata da un garage per le auto,
e bacia come baciano i chioschi di giornali,
ma la via lattea dello strascico come un paggio
occhieggiante
è decorata di orpelli lucenti.
E io?
Però il bilanciere delle sopracciglia recava
all’assetato
I secchi rinfrescati degli occhi dei pozzi.
Restavi forse sospesa nelle sete lacustri,
e risuonavan come violino d’ambra le tue anche?
Nelle regioni, ove domina la perfidia dei tetti
украшен мишурными блестками.
А я?
Несло же, палимому, бровей коромысло
из глаз колодцев студеные ведра.
В шелках озерных ты висла,
янтарной скрипкой пели бедра?
В края, где злоба крыш,
не кинешь блесткой песни.
В бульварах я тону, тоской песков овеян:
ведь это ж дочь твоя —
моя песня
в чулке ажурном
у кофеен!
Non puoi gettare canzoni brillanti.
Affogo nei viali, avvinghiato dalla malinconia del
deserto:
in fin dei conti è tua figlia,
la mia canzone
che in calze a rete
sta presso i caffè!
<1913>
<1913>
Несколько слов о моей маме
Qualche parola su mia madre
У меня есть мама на васильковых обоях.
Ho una mamma su carta da parati che del
fiordaliso ha il colore.
А я гуляю в пестрых павах,
Mentre io passeggio di pavona variopinto,
вихрастые ромашки, шагом меряя, мучу.
misurando il passo io strazio girasoli vorticosi.
Заиграет вечер на гобоях ржавых,
Il vento si metterà a suonare oboe arrugginiti,
подхожу к окошку,
mi avvicino alla finestrella,
веря,
Credendo
что увижу опять
Di vedere di nuovo
севшую
La nube
на дом
Sedutasi
тучу.
Sulla casa.
А у мамы больной
E nella camera della mamma, malata
пробегают народа шорохи
Della gente si rincorre il mormorio
от кровати до угла пустого.
Dal letto all’angolo senza oggetti.
Мама знает —
La mamma lo sa:
это мысли сумасшедшей ворохи
d’un pensiero folle son le congerie
вылезают из-за крыш завода Шустова.
ch’escon fuori dalla fabbrica Šustov, dai tetti.
И когда мой лоб, венчанный шляпой
E quando la cornice che si va spegnendo
фетровой, Insanguinerà la mia fronte, da un cappello di
окровавит гаснущая рама,
feltro ammantata,
я скажу,
dirò,
раздвинув басом ветра вой:
col mio basso l’ululato del vento respingendo:
«Мама.
“Mamma amata.
Если станет жалко мне
Se avrò pena del vaso
вазы вашей муки,
Dei suoi tormenti gettato
сбитой каблуками облачного танца, —
A terra dai tacchi della nuvolosa danza,
кто же изласкает золотые руки,
chi carezzerà le mani dorate,
вывеской заломленные у витрин Аванцо?..»
angustiate dall’insegna dinanzi alle vetrine di
Avanzo?...”
<1913>
<1913>
Несколько слов обо мне самом
Qualche parola su me stesso
Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
Mi piace osservare come muoiono i bambini.
Avete notato dietro la proboscide della
malinconia come minimo
della marea del riso il fosco terrapieno?
Mentr’io
Nella sala di lettura delle strade sfogliavo
La feretro di tomi che di tomi era pieno.
La mezzanotte
Con dita bagnate mi chiese
Di toccare me
E una negletta palizzata,
e con gocce temporalesche sulla calvizie della
cupola una chiesa
cavalcava all’impazzata, impazzita.
за тоски хоботом?
Ая—
в читальне улиц —
так часто перелистывал гроба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
и забитый забор,
и с каплями ливня на лысине купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу, Христос из иконы бежал,
хитона оветренный край
целовала, плача, слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется
дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!»
Vedo che Cristo è fuggito dall’icona,
e la fanghiglia in lacrime baciava
del chitone l’orlo ventoso a più non posso.
Grido come un matto a un mattone,
affondo il pugnale di parole iraconde
nella mollica del cielo che si ingrossa:
“Sole!
Padre mio!
Abbi pietà almeno tu e non darmi assilli!
Il mio sangue che tu hai versato scorre come
strada per mille mile.
Questa è la mia anima
Come frammenti di nubi a brandelli
Nel cielo arso
Nella croce arrugginita d’un campanile!
Tempo!
Almeno ti, zoppo iconoclasta,
dipingi del mio volto i tratti biechi
in una cappelletta solitaria!
Sono solo come l’ultimo occhio rimasto
A un uomo che va a vivere dai ciechi.
<1913>
<1913>
ОПЫТ ЖЕМАННОГО
(Я нахожу)
L’ESPERIENZA
AFFETTATO
DI
UN
UOMO
Я нахожу, что очаровательная погода,
И я прошу милую ручку
Изящно переставить ударение,
Чтобы было так: смерть с кузовком идет по
года.
Вон там на дорожке белый встал и стоит
виденнега!
Вечер ли? Дерево ль? Прихоть моя?
Ах, позвольте мне это слово в виде неги!
К нему я подхожу с шагом изящным и
отменным.
И, кланяясь, зову: если вы не отрицаете
значения любви чар,
То я зову вас на вечер.
Там будут барышни и панны,
А стаканы в руках будут пенны.
Ловя руками тучку,
Ветер получает удар ея, и не я,
А согласно махнувшие в глазах светляки
Trovo che sia meraviglioso questo clima
E chiedo alla dolce sua manina
Di spostare con grazia l’accento
Per renderla così: la morte con la sua gerla
attraverso gli anni cammina.
Là sulla stradina bianco s’è fermato e sta il
vidennega!
È forse la sera? O un albero? O un mio capriccio?
Ah, mi permetta questa parola con qualcosa di
pacato che vide e non nega!
Mi ci accosto con passo vezzoso e superbo.
E inchinandomi la invito: se non nega il
significato degl’incanti d’amore,
Allora la invito a questa serata.
Ci saranno dame e damine, è d’uopo,
e nei bicchieri ci saranno spiume d’oca.
Afferrando una nube con le mani,
Il vento da essa è stato colpio, e non io,
E le lucciole che gesticolano negli occhi,
consenzienti
Мне говорят, что сношенья с загробным
Mi dicon che gli intercorsi col mondo ultraterreno
миром легки.
son cose da niente.
ad A.R.
А. Р.
Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Так идите же за мной…
За моей спиной
Я бросаю гордый клич
Этот краткий спич!
Будем кушать камни травы
Сладость горечь и отравы
Будем лопать пустоту
Глубину и высоту
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!
Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Все что встретим на пути
Может в пищу нам идти.
1913
Ognuno è giovane giovane giovane
Nella pancia una fame del diavolo
Seguite me, dunque, lena…
Dietro la mia schiena
Io getto un fiero invito
Questo speech striminzito!
Di pietre ed erbe saran le pance piene
Di dolcezza, amarezza e di veleni
Ingurgiteremo il vuoto con avidità
L’altezza e le profondità
Uccelli, mostri, pesci, animali selvaggi
vento, argilla, sale e anche i mareggi!
Ognuno è giovane giovane giovane
Nella pancia una fame del diavolo
Tutto ciò in cui ci imbattiamo
Come cibo prendiamo e assumiamo.
1913
Fêtes de la faim
Feste della fame
Ma faim, Anne, Anne,
Fuis sur ton âne.
Fame mia, Anna, Anna,
fuggi sulla tua asina
Si j'ai du goût, ce n'est guères
Que pour la terre et les pierres.
Dinn ! dinn ! dinn ! dinn ! je pais l'air,
Le roc, les Terres, le fer.
Se io ho del gusto, è solo
per le pietre e per il suolo
din! din! din! din! Io fo bisboccia
di terre, di ferro e di roccia.
Tournez, les faims ! paissez, faims,
Le pré des sons !
Puis l'humble et vibrant venin
Des liserons ;
Girate, fami! passate, fami!
Il prato dei canti!
Poi il veleno vibrante e umile
dei rampicanti;
Les cailloux qu'un pauvre brise,
Les vieilles pierres d'églises,
Les galets, fils des déluges,
Pains couchés aux vallées grises !
i ciottoli che un povero sfracella,
le vecchie pietre di una cappella,
i macigni, figli dei diluvi,
pani poggiati su grigi declivi!
Mes faims, c'est les bouts d'air noir ;
L'azur sonneur ;
- C'est l'estomac qui me tire,
C'est le malheur.
Le mie fami, lembi di aria nera;
l’aria campanara;
-E’ lo stomaco che mi tira.
È questa la malora.
Sur terre ont paru les feuilles :
Je vais aux chairs de fruit blettes.
Au sein du sillon je cueille
La doucette et la violette.
Sul terreno son apparse le foglie:
vado alla polpa molle della frutta.
Nel cuore del solco vi si coglie
la valeriana e la violetta.
Ma faim, Anne, Anne !
Fuis sur ton âne.
Fame mia, Anna, Anna!
Fuggi sulla tua asina
Août 1872
Agosto 1872
СЛОВО КАК ТАКОВОЕ
LA PAROLA COME TALE
О художественных произведениях
Sulle opere artistiche
1. Чтоб писалось и смотрелось во мгновение
ока! (пение, плеск, пляска, разметывание
неуклюжих построек, забвение, разучивание,
В. Хлебников, А. Крученых, Е. Гуро; в
живописи В. Бурлюк и О. Розанова).
2. Чтоб писалось туго и читалось туго
неудобнее смазных сапог или грузовика в
гостиной (множество узлов, связок и петель и
заплат, занозистая поверхность, сильно
шероховатая. В поэзии Д Бурлюк, В.
Маяковский, Н. Бурлюк и Б. Лившиц, в
живописи Бурлюк, К. Малевич).
У писателей до нас инструментовка была
совсем иная, например:
1. Che la scrittura e l’osservazione avvenga in un
battere d’occhio! (il canto, uno sciabordio, la
danza, lo spazzare via costruzioni sciatte, l’oblio,
la dimenticanza, V. Chlebnikov, A. Kručenych, E.
Guro; nella pittura V. Burljuk e O. Rozanova).
2. Che la scrittura sia tesa e la lettura sia tesa più
scomode di stivali ingrassati o di un camion in
salotto (una moltitudine di nodi, legami e cappi e
pezze, una superficie ricoperta di schegge,
fortemente ruvida. In poesia D. Burljuk, V.
Majakovskij, N. Burljuk e B. Livšic, nella pittura
Burljuk, K. Malevič).
Prima di noi gliscrittori avevano una
strumentazione completamente diversa, per
esempio:
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел...
Pel cielo di mezzanotte un angelo fluttuava
E silente il suo canto cantava…
Здесь окраску дает бескровное пе... пе... Как
картины, писанные киселем и молоком, нас не Qui il tono è dato da quell’anemico ca… ca…
удовлетворяют и стихи, построенные на
Come i quadri dipinti con succo di mirtilli e latte,
non ci soddisfano nemmeno i versi costruiti su
па-па-па
пи-пи-пи
ти-ти-ти
и т. п.
pa-pa-pa
pi-pi-pi
ti-ti-ti
ecc…
Здоровый человек такой пищей лишь a una persona sana questo cibo non può che
расстроит желудок. Мы дали образец иного rovinare lo stomaco. Noi abbiamo dato esempio
звука и словосочетания:
di un altro suono e altre combinazioni verbali:
дыр, бул, щыл,
убещур
скум
вы со бу
р л эз
dyr, bul, ščil,
ubeščur
skum
vy co bu
r l ez
(Кстати, в этом пятистишии более русского
национального, чем во всей поэзии Пушкина).
Не безголосая, томная, сливочная тянучка
поэзии (пасьанс... пастила..), а грозное баячь:
(Tra l’altro in questi cinque versi c’è più carattere
nazionale russo, di quanto ce ne sia in tutta la
poesia di Puškin). Non uno stiracchiamento
afono, languido, di burro della poesia (giocare a
patience… le caramelle gommose…), ma un
minaccioso versicare:
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод.
Так идите же за мной...
За моей спиной
Я бросаю гордый клич
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы.
Tutti son giovani, giovani, giovani,
Nello stomaco una fame che non giova.
Allora venite dietro a me in schiera…
Dietro la mia schiena
Getto un grido di battaglia greve,
questo speech mio breve!
Mangeremo pietre, erbe, dolcezza,
veleni e amarezza.
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту.
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь.
(Д. Бурлюк)
Trangugeremo del vuoto l’assenza
La profondità e l’altezza.
Uccelli, pesci, mostri e animali selvaggi,
vento, argille, sale e mareggi.
(D. Burljuk)
До нас предъявлялись следующие требования
языку: ясный, чистый, честный, звучный,
приятный (нежный) для слуха, выразительный
(выпуклый, колоритный, сочный).
Впадая в вечно игривый тон наших критиков,
можно их мнения о языке продолжить, и мы
заметим, что все их требования (о, ужас!)
больше приложимы к женщине как таковой,
чем к языку как таковому.
В самом деле: ясная, чистая (о, конечно!)
честная. (гм!.. гм!..), звучная, приятная, нежная
(совершенно правильно!), наконец, сочная,
колоритная вы... (кто там? Входите!).
Правда, в последнее время женщину старались
превратить в вечно женственное, прекрасную
даму, и таким образом юбка делалась
мистической (это не должно смущать
непосвященных, - тем более!..). Мы же думаем,
что язык должен быть прежде всего языком, и
если уж напоминать что-нибудь, то скорее
всего пилу или отравленную стрелу дикаря.
Из вышеизложенного видно, что до нас
речетворцы слишком много разбирались в
человеческой "душе" (загадке духа, страстей и
чувств), но плохо знали, что душу создают
баячи, а так как мы, баячи будетляне, больше
думали о слове, чем об затасканной
предшественниками "Психее", то она умерла в
одиночестве, и теперь в нашей власти создать
любую новую... Захотим ли?
Нет!..
Пусть уж лучше поживут словом как таковым,
а не собой. Так разрешаются (без цинизма)
многие роковые вопросы отцов, коим и
посвящаю следующее стихотворение:
поскорее покончить
недостойный водевиль о, конечно
этим никого не удивишь.
жизнь глупая шутка и сказка
старые люди твердили...
нам не нужно указки
и мы не разбираемся в этой гнили...
Prima di noi alla lingua si avanzavano le seguenti
pretese: splendore, purezza, sincerità, sonorità,
piacevolezza (dolcezza) per l’udito, espressività
(l’essere prominente, colorita, succosa).
Se assumiamo il tono sempre giocoso dei nostri
critici, possiamo proseguire il loro giudizio della
lingua e notare che tutte le loro pretese (oh, che
orrore!) possono essere rivolte più a una donna
come tale che alla lingua come tale.
Davvero: splendida, pura (oh, certo!) sincera
(ehm… ehm…), sonora, piacevole, dolce
(giustissimo!), infine com’è succulenta, colorita…
(chi è? Avanti!).
Invero, ultimamente si è tentato di trasformare le
donne in qualcosa di eternamente femmineo, in
una bellissima dama, e in questo modo la loro
gonna è divenuta mistica (questo non deve
scioccare i non addetti ai lavori, al contrario…).
Noi crediamo che la lingua debba essere prima di
tutto lingua e se deve ricordare qualche cosa,
allora prima di tutto una sega o la freccia
avvelenata di un selvaggio.
Da ciò che è stato sopra esposto si vede come
prima di noi i creatori di linguaggio (rečetvorcy) si
siano occupati troppo dell’“anima umana”
(l’enigma dello spirito, delle passioni e dei
sentimenti), ma sapevano poco che l’anima la
creano i versicatori e siccome noi, versicatori
budetljane, pensavamo più alla parola, che non a
“Psiche”, sballottata dai predecessori, morta in
solitudine ed ora è in nostro potere crearne una
qualunque, ma nuova, vogliamo forse questo?
No!...
Meglio che vivano della parola come tale, e non di
se stessi. Così si risolvono (senza voler essere
cinici) molte questioni dei nostri padri, ai quali
dedico la prossima poesia:
terminare il prima possibile
questo vaudeville indegno –
oh, certo
con ciò non puoi stupire nessuno.
Cose stupida e fiaba è l’esistenza
Dei vecchi era questo il motto…
Non necessitiamo di alcuna avvertenza
E non ci intendiamo di questa vostra mota…
Живописцы будетляне любят пользоваться
частями тел, разрезами, а будетляне
речетворцы
разрубленными
словами,
полусловами и их причудливыми хитрыми
сочетаниями (заумный язык). Этим достигается
наибольшая выразительность и этим именно
отличается
язык
стремительной
I budetljane pittori amano utilizzare le parti del loro
corpo, i tagli, mentre i budetljane creatori di
linguaggio amano utilizzare parole spezzate,
mezze parole e le loro astute combinazioni
insolite (lingua transmentale). Con ciò si ottiene
una maggior espressività e ciò è quello che
differenzia
la
lingua
dell’impetuosa
современности, уничтоживший прежний
застывший язык (см. подробнее об этом в
моей статье "Новые пути слова") (в книге
"Трое"). Этот выразительный прием чужд и
непонятен выцветшей литературе до нас, а
равно и напудренным эгопшютистам (см.
"Мезонин поэзии").
Любят трудиться бездарности и ученики.
(Трудолюбивый медведь Брюсов, пять раз
переписывавший и полировавший свои
романы Толстой, Гоголь, Тургенев), это же
относится и к читателю.
Речетворцы должны бы писать на своих
книгах:
прочитав, разорви!
contemporaneità, la lingua che ha distrutto la
lingua precedente, fossilizzata (vd. nel dettaglio il
mio articolo “Novye puti slova”) (nel libro
“Troe”). Questo artificio espressivo è estraneo e
incomprensibile alla letteratura sbiadita che ci ha
preceduto ed egualmente agli egocadutisti
imbelletatti (vd il. “mezzanino della poesia”).
Le nullità e i discepoli amano impegnarsi. (Il
laborioso orso Brjusov, Tolstoj, che riscritto
cinque volte e lustrato tutti i suoi romanzi,
Gogol’, Turgenev), la stessa cosa si può dire del
lettore.
I creatori di linguaggio dovrebbero scrivere sui
propri libri:
strappare dopo la lettura!
1913
1913
EGOFUTURISMO
И. Северянин
I. Severjanin
КВАДРАТ КВАДРАТОВ
UN QUADRATO DI QUADRATI
Никогда ни о чем не хочу говорить...
О поверь! Я устал, я совсем изнемог...
Был года палачом,- палачу не парить...
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог...
Non ho più fiato, di niente io ho voglia di narrare…
Dico il vero! Son stremato, nemmeno ho
tranquillità…
Per anni son stato boia, un boia non si può librare
Come fiera, io ho vagato tra poemi e ansietà…
Ни о чем никогда говорить не хочу...
Я устал... О поверь! Изнемог я совсем...
Палачом был года,- не парить палачу...
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм...
Не хочу говорить никогда ни о чем...
Я совсем изнемог... О поверь! Я устал...
Палачу не парить!.. был года палачом...
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал...
Говорить не хочу ни о чем никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о поверь!
Не парить палачу!.. палачом был года!
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..
Non ho più fiato, di niente di narrare io ho voglia …
Son stremato, dico il vero, non ho tranquillità
nemmeno…
Son stato boia io per anni, non si può librare un boia
Come fiera, io ho vagato tra e ansietà e tra poemi…
Non ho più fiato, di niente di narrare io voglia ho…
non ho tranquillità nemmeno, dico il vero, son
stremato…
Son stato boia io per anni, non si può librare un boia
Come fiera, tra poemi e ansietà io ho vagato…
Di niente io ho voglia di narrare, non ho più fiato!..
Son stremato, nemmeno ho tranquillità, dico il vero!
un boia non si può librare!.. Per anni boia son stato
Io ho vagato tra poemi e ansietà. come fiera!..
Из книги «громокипящеий кубок»
ЯНТАРНАЯ ЭЛЕГИЯ
ELEGIA D’AMBRA
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
А. Пушкин
Il villaggio dove Evgenij s’annoiava
Era un meraviglioso angolino
A. Puškin
Вы помните прелестный уголок Осенний парк в цвету янтарно-алом?
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрестке палевых дорог?
Lei ricorda il meraviglioso angolino,
Il parco in autunno colore d’ambra e cremisi?
E il marmo dei cestini per la spazzatura, che mise
Qualcuno come boccali al crocicchio delle strade
paglierine?
Вы помните студеное стекло
Зеленых струй форелевой речонки?
Вы помните комичные опенки
Под кедрами, склонившими чело?
Lei ricorda sopra il vetro assiderato
Dei verdi zampilli del fiumiciattolo trotesco?
Lei ricorda quei chiodini farseschi
Sotto i cedri, con la fronte reclinata?
Вы помните над речкою шалэ,
Как я назвал трехкомнатную дачу,
Где плакал я от счастья, и заплачу
Еще не раз о ласке и тепле?
Lei ricorda sul fiumiciattolo lo chalet,
come chiamavo la dacia con tre vani,
Dove piansi per la gioia, e ancor domani
Piangerò per le carezze ed il calore che ancor c’è?
Вы помните... О да! забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить...
Мне хочется Вас грезами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья...
Lei ricorda… Oh, sì! Non può essere scordato
Ciò che da ricordare non ha nemmeno un minuto…
vorrei renderla con le fantasticherie mie compiuta
e domandar la sua amicizia con il mio fare impacciato
1911
1911
Corsivo e sottolineato mio – M.M.
КАРЕТКА КУРТИЗАНКИ
LA CARROZZA DELLA CORTIGIANA
Каретка куртизанки, в коричневую лошадь,
По хвойному откосу спускается на пляж.
Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить,
Блюстителем здоровья назначен юный паж.
La carrozza della cortigiana, con un marron cavallo,
per un declivio di pini scende giù alla spiaggia.
Perch’i piedini non s’inzuppino, si dee disgalosciarli,
A tutor della salute s’è preso un giovin paggio.
Кудрявым музыкантам предложено исполнить
Бравадную мазурку. Маэстро, за пюпитр!
Удастся ль душу дамы восторженно омолнить
Курортному оркестру из мелодичных цитр?
Ai ricci musicisti s’è proposto d’eseguire
Spavalde le mazurke. Maestro, al leggio!
Saprà della dama l’anima entusiasticamente illampire
l’orchestra con le cetre suonando melodie?
Цилиндры солнцевеют, причесанные лоско,
И дамьи туалеты пригодны для витрин.
Смеется куртизанка. Ей вторит солнце броско.
Как хорошо в буфете пить крем-де-мандарин!
I cilindri soleggiano, acconciati lustramente,
le toilette delle dame va bene per le vitrines.
Ride la cortigiana. Il sole le fa eco splendente.
Che bello bere al buffet la crème de mandarine!
За чем же дело стало? — к буфету, черный кучер!
Гарсон, сымпровизируй блестящий
файф-о-клок...
Каретка куртизанки опять все круче, круче,
И паж к ботинкам дамы, как фокстерьер, прилег...
Che è successo? Al buffet, postiglione, presto!
Garçon, imbastisci un abbacinante five-o’-clock...
La carrozza della cortigiana va sempre più lesta,
e il paggio agli stivali della dama come fox terrier si
sdraiò.
Дылицы, 1911
Dylicy, 1911
ЭПИЛОГ
(Я, ГЕНИЙ ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН...)
EPILOGO
(IO, IGOR’ SEVERJANIN, IL GENIO)
1
1
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
Il genio, Igor’ Severjanin, io qui presente,
son dalla mia vittoria esaltato:
ischermato son onnilocalmente!
Onnicoramente sono rinomato!
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Da Doğubeyazıt a Port-Arthur una dura
linea io ho tracciato, e incessante.
Ho sottomesso la letteratura!
Inaquilito son sul trono, tuonante!
Я - год назад - сказал: "Я буду!"
Год отсверкал, и вот - я есть!
Среди друзей я зрил Иуду,
Но не его отверг, а - месть.
Io dissi: “Io sarò!” l’anno scorso
ed ecco, sono!, or che l’anno è andato,
Tra i miei amici Giuda io ho scorto,
non lui, ma la vendetta ho rifiutato.
"Я одинок в своей задаче!"Прозренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
“Io son da solo a perseguir l’intento!”
Affermai io illuminatamente.
Vennero da me tutti i vedenti,
mi diedero entusiasmo, ma forze, no, per niente.
Нас стало четверо, но сила
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
Eravamo quattro, ma tra noi l’energia
La mia soltanto, già, cresceva.
Non domandava appoggio o simpatia,
e non per quel numero di certo maturava.
Она росла в своем единстве,
Самодержавна и горда,И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатер орда...
Essa cresceva nell’unicità, nell’egida
Dell’autocratismo, ed era tanto fiera,
e, in un afflato incantante e suicida,
nella mia tenda si riversò quella schiera…
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлен болот;
У каждого в плече заноза,Зане болезнен беглых взлет.
Per l’ipnosi che niveorocceggia
Due son fuggiti nel paludoso torbo;
ognuno nella spalla aveva una scheggia,
Ché, deh, il volo dei fuggitivi è forier di morbo.
Я их приветил: я умею
Приветить все,- божи, Привет!
Лети, голубка, смело к змию!
Змея, обвей орла в ответ!
Io augurai lor salute, già, io a bella
Posta saluto tutti. Dei, ciao, vi voglio dire!
Vola verso la serpe, vai, colombella!
Serpe, l’aquila avvolgi nelle tue spire.
2
2
Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным наудачу
Завоевателя порыв.
Ho perseguito io l’intento,
sottomettendo la letteratura.
Getto a casaccio addosso ai potenti
Del conquistatore la gran furia.
Но, даровав толпе холопов
Значенье собственного "я",
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор - стезя моя.
Ma, regalato a una folla di teste dure
Il significato del mio proprio “io”,
scuoto la polvere dalle mie calzature,
e di nuovo in avanti. È il cammino mio.
Схожу насмешливо с престола
И, ныне светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломленный Рим.
Abbandono il trono, io, malizioso
E da luminoso pellegrino ora travestito
Vado tra le file di chi sta timoroso,
ma disprezzo Roma, che m’osserva sbigottita.
Я изнемог от льстивой свиты,
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.
M’ha spossato del mio seguito l’adulazione,
all’esser moderato sono avvezzo per natura.
Con i fiori sono intrecciate le mie aspirazioni,
Il mio calice è stizzato della rugiada più pura.
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечется в примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!
Han rischiarato il mio cervello gli stupefacenti,
l’anima è attirata dal primitivo.
Di nebbie rugiadose io vedo i lineamenti!
Odo di tutti i tigli il motivo!
Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий - говор хат.
Non allievo sono io, ma precettore,
amico dei potenti, degli ultimi fratello,
vado laddove è delle mie ricerche l’ispiratore:
delle case contadine la rozza favella.
До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!
A lungo rivederci! Nell’illegittimità
La sopportazione della fede non può far male.
In un giorno infausto come sole sorgerà
La mia anima universale!
Октябрь 1912
Ottobre 1912
accademia di egopoesia (Futurismo universale) 19 Ego 12
Predecessori: К. M. Fofanov e Mirra Lochvickaja
Le Tavole
i. Glorificazione dell'Egoismo:
1. Unità = Egoismo.
2. Deità = unità.
3. Uomo = frazione di Dio.
4. Nascita = separazione [otdroblenie] dall'Eternità.
5. Vita = frazione fuori dell'Eternità.
6. Morte = ritorno della frazione all'unitario [vozdroblenie].
7. Uomo = Egoista.
ii. Intuizione. Teosofia.
iii. Pensiero al limite della pazzia: la pazzia è individuale.
iv.
Prisma di stile = ricostruzione dello spettro del pensiero.
v. Anima = Verità.
Il Rettorato: igor'-severjanin, konstantin olimpov (k. k. fofanov),
georgij ivanov, graal'-arel'skij
Василиск ГНЕДОВ
СМЕРТЬ ИСКУССТВУ
Пятнадцать (15) поэм
Vasilisk Gnedov
MORTE ALL’ARTE
Quindici (15) Poemi
Поэма 1
СТОНГА
Poema 1
GEMIZIONE
Полынчается - Пепелье Душу.
S’assenzia –Cinereo l’Anima.
Поэма 2
КОЗЛО
Poema 2
MALAPRO
Бубчиги Козлевая - Сиреня. Скрымь Солнца.
Ciambovella
Capranza
Scrimearchiata Del Sole.
Поэма 3
СВИРЕЛЬГА
Poema 3
ZUFOLIZIONE
Разломчено
Звукопас.
–
Просторечевье...
Мхи
Sono
Serenellà.
– Spezzito è Colloquialaggio… Mschi sono Sonorie.
Поэма 4
КОБЕЛЬ ГОР
Poema 4
LUPO DE’ MONTI
Затумло – Свирельжит. Распростите.
Nebbiebbe è zufoleggia. Apperdonate.
Поэма 5
БЕЗВЕСТЯ
Poema 5
IGNOTIA
Пойму - поиму - возьмите Душу.
Comprenderò – comprendieri – prendete l’Anima.
Поэма 6
РОБКОТ
Poema 6
TIMIDICIO
Сом! - а - ви - ка. Сомка! - а - виль - до.
Luccio! – a – rie – zza. Luccia! – a – rien – to.
Поэма 7
СМОЛЬГА
Poema 7
RESINIZIONE
Кудрени - Вышлая Мораль.
Ricciocchie – Eccedsa Morale.
Поэма 8
ГРОХЛИТ
Poema 8
FRAGORURA
Сереброй Нить - Коромысля. Брови.
Spago dargenteo – Bilancierità. Sopracciglia.
Поэма 9
БУБАЯ ГОРЯ
Poema 9
MONTAGNO TAMBURATO
Буба. Буба. Буба.
Tambura. Tambura. Tambura.
Поэма 10
ВОТ
Poema 10
ECCO
Убезкраю.
Eschillimito.
Поэма 11
ПОЮЙ
Poema 11
CANMA
У-
Es-
Поэма 12
ВЧЕРАЕТ
Poema 12
OSCURIERI
Моему Братцу 8 лет. - Петруша.
Il Mio Fratellino Ha 8 Anni – Petruša.
Поэма 13
Poema 13
Издеват.
Beffegg.
Поэма 14
Poema 14
Ю.
G.
Поэма конца (15)
Poema della fine (15)
Александр Вертинский
Aleksandr Vertinskij
ТАНГО "МАГНОЛИЯ"
TANGO “MAGNOLIA”
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поёт и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван,
A Singapore, che di banana-limone si veste,
in tempesta,
quando l’oceano si lamenta e canta
e nell’azzurro accecante sospinge lesto
degli uccelli la carovana venuta da alte lande,
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови тёмно-синие нахмурив,
Тоскуете одна...
A Singapore, che di banana-limone si veste,
in tempesta,
quando nel cuore domina il silenzio,
lei, aggrottando le sopracciglia blu scure resta
da sola a darsi alla mestizia…
И, нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето без любви огня.
E ricordando con dolce zelo
Di maggio un altro cielo,
Le mie parole, le carezze e tutto me,
Voi piangete, Ivette, ché i suoni
Della nostra canzon più non sono,
e il cuor più scaldato dal fuoco d’amore non è.
И, сладко замирая
от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!
A un pappagallo le grida di bocca
Escon forti e una dolcezza la blocca
Come una magnolia selvatica in fiore lei era,
Voi piangete, Ivette, ché i suoni
Della nostra canzon più non sono,
È stata
L’estate
Spostata
Nei tratti sfocati di qualche chimera!
В банановом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на жёлтой шкуре
Под вопли обезьян.
A Singapore, che di banana-limone si veste,
in tempesta,
Quando il banano per il vento e piegato e rotto,
Sulla pelle gialla d’una fiera lei vagheggia mesta
Ai gridi delle scimmie per tutta la notte.
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
A Singapore, che di banana-limone si veste,
in tempesta,
Coi bracciali e gli anelli manda un tintinnio,
Magnolia stagliata sui tropici celesti,
Lei ama il cuore mio.
1931
1931
ПИРАМИДА
PIRAMIDE
Зрю
Зарю
Лучами,
Как свещами,
Во мраке блестящу,
В восторг все души приводящу.
Но что? – от солнца ль в ней толь милое блистанье?
Нет! – Пирамида – дел благих воспоминанье.
Di Febo
L’alba vedo
Coi suoi raggi fieri
Che paion esser ceri
E che nel buio son brillanti
E che gioia a tutte l’anime son recanti.
Ma che è? È forse dal sole donato quel dolce suo fulgore?
No! La piramide è memoria d’azioni fatte col cuore.
ВАДИМ ШЕРШЕНЕВИЧ
VADIM ŠERŠENEVIČ
***
***
"Фотографирует сердце".
Xрисанф
“Fotografa il cuore”
Chrizanf
Вы не думайте, что сердцем-кодаком
Канканирующую секунду запечатлеете!..
Это вечность подстригла свою бороду
И зазывит на поломанной флейте.
Non pensate che con un cuore kodak possiate
Fermare il secondo che balla il can-can!..
È l’eternità che la barba s’è tagliata
E con un flauto rotto a sé inchiama.
Ленты губ в призывчатом далеке...
Мы - вневременные - уйдемте!
У нас гирлянды шарлатаний в руке,
Их ли бросить кричащему в омуте?!
I nastri di labbra in un lontano conchiamante…
Andiamo via noi – che dal tempo stiamo fuori!
Abbiam ghirlande di sciarlatani in mano,
gettarle forse a chi invoca aiuto in un vortice?!
Мы заборы новаторством рубим!
Ах как ласково новую весть нести...
Перед нами памятник-кубик,
Завешенный полотняной неизвестностью.
Con le nostre novità distruggiamo il recinto!
Ah, com’è caro d’una novella recare lo scritto…
Dinanzi agli occhi un cubo-monumento,
dalla tela dell’ignoto circoscritto.
Но поймите - я верю - мы движемся
По проспектам электронервным.
Вы шуты! Ах, я в рыжем сам!
Ах, мы все равны!
Ma ricordate, io credo, che ci possiamo
Muoverci sugli elettronervosi viali.
Buffoni! Ah, io stesso ho un rosso saio!
Ah, quanto siamo tutti uguali.
Возвратите объедки памяти!
Я к памятнику хочу!.. Пустите!
Там весть об истеричном Гамлете
(Моем друге) стоит на граните.
Ridatemi il bolo della memoria, fatemelo riavere!
Voglio andar al monumento!.. Fatemi andar via!
L’indicazione che Amleto è malato di nervi
Sta sul granito (quell’Amleto è amico mio).
Ломайте и рвите, клоуны, завесы,
Если уверены, что под ними принц!..
Топчут душу взъяренные аписы!
Я один... Я маленький... Я мизинец!..
Rompete e strappate, pagliacci, le quinte,
Se siete certi che dietro vi si nasconda il principe!..
Calpestano l’anima gli Api, furenti!
Io son da solo… Sono piccolo… Un mignolo!..
<1913>
<1913>
СЛОМАННЫЕ РИФМЫ
RIME INFRANTE
Пишу и из каждой буквы,
Особенно из экзотичной,
Под странный стук
Вылезает карлик анемичный.
Io scrivo e in ogni lettera,
soprattutto in quelle esotiche
con un suono strano si immette
un nanetto, pure anemico.
В руке у него фиалки,
А в другой перочинный ножик.
Он смеяться устал,
Кивая зигзагом ножек.
Reca delle violette in mano,
e nell’altra un coltellino a scatto.
È stanco di ridere e se ne va
Ballando il tip tap, ma di scatto.
Мне грудь разрежет до сердца,
Захохочет, вложит цветочек
И снова исчезнет в ер,
Цепляясь за округлость точек.
Mi aprirà il petto fino al cuore,
sghignazzerà, dei fiori, dirà, ti appunto
e di nuovo sparirà come può,
afferrando la rotondità di qualche punto.
Миленький мой, опрометчивый!
Вы, я знаю, ужасно устали!
Caro mio, sconsiderato e folle!
Tutto ciò non ha fatto che stancarvi!
Но ведь я поэт Чего же Вы ждали?
Io sono un poeta, però
E da me che cosa potevate aspettarvi?
4. V. 1913.
4. V. 1913
***
Полсумрак вздрагивал. Фонари световыми
топорами
Разрубали городскую тьму на улицы гулкие.
Как щепки, под неслышными ударами
Отлетали маленькие переулки.
***
La mezza tenebra trasalì. Come asce di luce
tagliavano
I lampioni in echeggianti viuzze il buio della città.
Sotto i colpi sommessi, come scaglie
Volavano piccoli vicoli di qua e di là.
***
Громоздились друг на друга стоэтажные
вымыслы.
Город пролил крики, визги, гульные брызги.
Вздыбились моторы и душу вынесли
Пьяную от шума, как от стакана виски.
***
S’affastellavano l’una sull’altra fantasie di cento
piani, ma
la città versava fuori grida, spruzzi sonori e fischi.
S’imbizzarrirono i motori e portaron fuori l’anima
Ubriaca come dopo un bicchiere di whisky
***
Электрические черти в черепе развесили
Веселые когда-то суеверия - теперь трупы;
И ко мне, забронированному позой Цезаря,
Подкрадывается город с кинжалом Брута.
***
Diavoli elettrici hanno appeso nel mio cranio
quelle che ora
Sono cadaveri, ma che un tempo furon
superstizioni;
e verso di me, blindato da quella che di Cesare fu
la posa,
si fa avanti la città, col pugnale di un Bruto,
strisciante, carponi.
25 сентября 1913. Москва
25 settembre 1913. Mosca
ТОСТ
в
с
м
д
н
и
и
м
з
и
У
п
с
В
ч
а
а
м
щ
ч
н
В
т
ь
е
а
А
м
ш
ы
е
а
О
с
в
е
м
л
т
Л
г
д
м
С
й
е
е
м
ы
и
ь
о
Е
е
Ю
и
н
п
р
с
к
т
с
р
р
Р
г
л
о
о
ж
р
<1913>. Москва
а
ь
я
н
Б
з
И
о
з
ч
д
а
к
с
и
и
у
к
ю
Ю
н
т
а
д
б
я
в
р
к
и
л
о
а
и
я
о
у
л
е
у
р
е
я
т
е
г
э
с
д
е
с
ю
а
д
и
к
м
о
т
т
т
г
е
т
ш
у
в
р
ч
в
о
ь
о
к
л
о
е
ш
о
ы
т
о
ч
ю
н
о
О
Т
н
А
В
Т
О
Р
А
з
а
н
и
м
л
с
с
о
в
ю
ш
а
р
о
с
е
и
ь
е
к
с
б
к
б
о
с
к
н
к
ш
м
л
е
е
у
р
л
е
о
н
е
и
ф
и
ю
з
п
ю
и
й
л
о
р
п
о
п
н
у
у
с
к
ч
ь
н
а
р
р
п
о
с
н
о
а
а
к
а
м
о
м
е
ш
ы
ш
в
х
с
о
с
и
м
у
р
и
е
а
а
Леон Зак
Leon Zak
***
***
Карлик и арлекин
Дьявола и ловеласа
К виселицам
Ввысь лицом
Человеческую расу!
Тошно душе. Потушу,
Неоплакиваемый палач,
Пламена, и плакаты, и плач –
Кончена гончая.
Un nano, clerico e arlecchino
del diavolo e di un casanova
alle forche, su,
con le facce in su
l’umana razza!
L'anima è nauseata. Io, boia
Per cui non piange alcuno, spegnerei
Fiamme e cartelloni e piagnistei.
Il compito è compiuto.
Варвары! воровать
Будет из сердца отчаянье.
Самому мне самумом
Кто осмелится стать
Чаянно или нечаянно?
Город расколот и дым.
«Демон-убийца!».
Возглас безглазого дня.
Жизни не жалко почти-что.
Братоубийством меня
Демон-убийца, почти же ты!
Razza di barbari! razzierà
Dal cuore lo sconforto.
Me, sciocco oppur scirocco,
chi oserà diventarlo per caso,
senza sforzo oppur con sforzo?
La capitale è decapitata e c’è fumo.
“Demone-assassino”.
Del giorno senza occhi i rintocchi.
Della vita non s’ha pena o quasi, beh.
Il demone-assassino mi tocca
Con un fratricidio, quasi come te!
Скорбью
Я скоро убью
Адовы кавалькады.
В трупах тропы.
Тропическая труба,
Скорбь моя! Байрон
Перед нею беднее горба –
В мантии гаер он.
Col mio dolore
ben presto ucciderò le
cavalcate dell'inferno.
Tra i sentieri si trovano truppe di morti.
È una tromba tropicale
il mio dolore! Byron a suo paragone
di una gobba è più miserabile,
col mantello è un buffone.
ВОКЗАЛ
LA STAZIONE
Вскрывай ореховый живот,
Медлительный палач бушмена
До смерти не растает пена
Твоих старушечьих забот.
Squarta lo stomaco di noce,
tu, dei boscimani, flemmatico boia,
Fino alla morte tua non s’alzerà
Delle tue preoccupazioni senili la schiuma.
Из вечно-желтой стороны
Еще недодано объятий —
Благослови пяту дитяти,
Как парус, падающий в сны.
Dalla parte eternamente gialla
Non hai ricevuto abbracci abbastanza
Dei bambini benedici il tallone,
come una vela, che nei sogni naviga.
И, мирно простираясь ниц,
Не зной, что, за листами канув,
Павлиний хвост в ночи курганов
Сверлит отверстия глазниц.
E prostrandoti pacifico trapana una fessura
Non all’afa, ch’è scomparsa dietro agli arbusti,
Ma alla coda di pavone nella notte dei sepolcri
Per crearle l’apertura delle orbite degli occhi.
В. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ
V. ALEKSANDROVSKIJ
РАБОЧИЙ
L’OPERAIO
Мускулы тяжести просят,
Я от труда не устал,
Руки не раз еще бросят Молот
на красный металл!
I muscoli esigono un fardello,
il lavoro non mi ha reso lasso,
Le mie braccia sbatteranno il martello
ancora sul metallo rosso!
Сила огнем Коллектива
В теле моем зажжена,
Плещутся в сердце бурливо
Радости струи вина.
Nel mio corpo come fuoco è accesa
La forza della Collettività,
nel cuor s’intreccian tumultuose
i flussi del vino della Felicità.
С детства под песню машины
Бурю в душе я растил:
Мстительный клекот орлиный
Творческий вихрь разбудил.
Al canto della macchina fin da bambino
Ho allevato nell’animo un tifone:
dell’aquila il grido vendicativo
ha risvegliato un vortice creatore.
Вешние песни приносит
Бури стремительный вал...
Руки не раз еще бросят
Молот на красный металл!
Recano seco i primaverili cori
Del tifone l’albero motore indefesso…
Le mie braccia sbatteranno ancora
il martello sul metallo rosso!
<1918>
<1918>
M. ГЕРАСИМОВ
M. GERASIMOV
ПЕРВОМАЙСКИЙ ГИМН 3
L’INNO DEL PRIMO MAGGIO
Славьте Великое Первое Мая,
Праздник Труда и паденья оков,
Славьте Великое Первое Мая —
Праздник Свободы, весны и цветов.
Gloria al Grande Primo Maggio,
Festa del Lavoro e della fine delle catene,
Gloria al Grande Primo Maggio,
Festa della Libertà, della primavera e dei fiori.
Сестры, наденьте венчальные платья,
Путь разукрасьте гирляндами роз,
Братья, раскройте друг другу объятья —
Пройдены годы страданий и слез.
Sorelle, indossate i vestiti da sposa,
decorate la strada di ghirlande di rose,
Fratelli, abbracciatevi a vicenda,
sono finiti gli anni delle lacrime e della sofferenza.
С фабрик, заводов и дымных окраин
Все выходите наш праздник встречать;
Шествуй, земли полновластный хозяин,
Ты, пролетарская честная рать.
Dalle fabbriche, le officine, le periferie fumose
Andate incontro alla nostra festa, presto;
Sfila, della terra incontrastato padrone
tu, armata proletaria ed onesta.
Громче — оркестры, выше — знамена,
Славьте Великий Рабочий Союз,
Славьте всемирных борцов легионы,
Армию синих замасленных блуз.
Più alti i vessilli, che orchestre suonino energicamente,
Gloria alla Grande Unione dei Lavoratori,
Gloria alle legioni di tutto il mondo dei combattenti,
All’esercito delle tute blu, unte d’olio, da lavoro.
Славьте Великое Первое Мая,
Праздник Труда и паденья оков,
Славьте Великое Первое Мая —
Праздник Свободы, весны и цветов,
Gloria al Grande Primo Maggio,
Festa del Lavoro e della fine delle catene,
Gloria al Grande Primo Maggio,
Festa della Libertà, della primavera e dei fiori.
Конец апреля 1918
Fine di aprile del 1918
3
См. гимн СССР
***
Я не нежный, не тепличный,
Не надо меня ласкать,
Родила на заводе зычном
Меня под машиной мать.
***
Non sono tenero, non so dare calore,
non serve carezzarmi,
Mi ha partorito in una fabbrica rimbombante
Sotto una macchina mia madre.
Пламень жгучий и хлесткий
Надо мной свисал,
Я электрическую соску
Губами жадно присосал.
Un fiamma ardente e dolorosa
Era sospesa sopra di me,
affamato succhiavo con le labbra
un ciuccio elettrico.
В стальной колыбели качался
Баюкал бодрый гудок.
У ног загорелых плескался
Неугасающий грудок;
In una culla d’acciaio mi dondolavo
Mi cullava vigoroso il fischio della sirena.
Accanto ai piedi bruciacchiati zampillava
Un mucchietto di legna inestinguibile;
Динамо, как волк, над люлькой
Скалил огненный клык,
Металл расплавленный булькал,
Клубился вой и рык.
La dinamo, come un lupo, sopra la mia culla
Sospesa in aria digrignava le sue zanne infuocate,
Il metallo incandescente ribolliva,
si addensavano latrati e ruggiti.
Заматерелая ругань
Шестерен и валов,—
В них звучал мне голос друга
И материнский зов.
Il turpiloquio volgarissimo
Dei pignoni e degli assi motore,
in essi per me risuonava la voce
di un amico e il richiamo di mia madre.
Только люди в синем сыном звали,
Я запомнил навеки ласковый лик,
Смеясь, игрушки давали:
Цилиндры, шатун, маховик.
Soltanto gente in tuta blu figliolo mi chiamava,
ricordai per sempre il carezzevole volto:
ridendo mi davano i giocattoli:
cilindri, una biella, un volano.
Когда подрос и с тачкой
Мог один гулять,
Дали ружье, патронов пачку
И пошли с баррикад стрелять...
Quando crebbi e con la carriola
Fui in grado di andare da solo,
mi diedero un fucile e una scatola di cartucce
e andammo a sparare dalle barricate…
Я не тепличный, не хрупкий,
Опален пороховым огнем,
Борьбы горящие кубки
Хлебнул Октябрьским днем.
No so dare calore, non sono fragile,
Assetato di fuoco di polvere da sparo,
Le coppe ardenti della lotta
Bevvi d’un fiato nel giorno d’Ottobre.
1920
1920
Debout, les damnés de la terre
Debout, les forçats de la faim
La raison tonne en son cratère,
C'est l'éruption de la faim.
Du passé faisons table rase,
Foule esclave, debout, debout
Le monde va changer de base,
Nous ne sommes rien, soyons tout.
In piedi, dannati della terra
In piedi, prigionieri della fame
La ragione tuona nel suo cratere,
E' l'eruzione della fame.
Del passato facciamo tabula rasa,
Folla schiava, in piedi, in piedi
Il mondo cambierà alla base,
Noi siamo niente, saremo tutto.
Refrain (répété deux fois)
C'est la lutte finale ;
Groupons nous et demain
L'Internationale
Sera le genre humain.
Coro (ripetuto due volte)
Questa è la lotta finale;
raggruppiamoci e domani
L'Internazionale
sarà l'umanità.
Il n'est pas de sauveurs suprêmes
Ni Dieu, ni César, ni Tribun,
Producteurs, sauvons-nous nous-mêmes
Décrétons le salut commun.
Pour que le voleur rende gorge,
Pour tirer l'esprit du cachot,
Soufflons nous-mêmes notre forge,
Battons le fer tant qu'il est chaud.
Non ci sono salvatori supremi
Né Dio, né Cesare, nè il tribuno,
produttori, salviamo noi stessi
Decretiamo la salvezza comune.
Per rendere il ladro renda ciò che ha preso,
Per liberare lo spirito dalla prigione,
Soffiamo da noi nella nostra fucina,
Battiamo il ferro finché è caldo.
L'État comprime et la Loi triche,
L'impôt saigne le malheureux ;
Nul devoir ne s'impose au riche ;
Le droit du pauvre est un mot creux
C'est assez languir en tutelle,
L'Égalité veut d'autres lois ;
"Pas de droits sans devoirs, dit-elle
Égaux pas de devoirs sans droits."
Lo Stato spreme e legge truffa
L'imposta toglie il sangue ai poveri;
Nessuna imposta è imposto ai ricchi;
Il diritto dei poveri è una parola vuota
Basta languire in tutela,
L'uguaglianza necessita di altre leggi;
"Nessun diritto senza doveri, dice
Soltanto doveri senza diritti ".
Hideux dans leur apothéose,
Les rois de la mine et du rail
Ont-ils jamais fait autre chose
Que dévaliser le travail ?
Dans les coffres-forts de la banque
Ce qu'il a crée s'est fondu,
En décrétant qu'on le lui rende,
Le peuple ne veut que son dû.
Orribili nella loro apoteosi
I re della miniera e della ferrovia
Hanno mai fatto niente
Se non rubare il lavoro?
Nelle casseforti della banca
Ciò che è stato prodotto è stato sciolto,
Decretando di rendercelo,
La gente vuole solo ciò che le è dovuto.
Les rois nous saoulaient de fumée,
Paix entre nous, guerre aux Tyrans
Appliquons la grève aux armées,
Crosse en l'air et rompons les rangs !
S'ils s'obstinent ces cannibales
A faire de nous des héros,
Ils sauront bientôt que nos balles
Sont pour nos propres généraux.
I re ci inebriano soltanto di fumo,
Pace tra di noi, e guerra ai tiranni
Richiamiamo gli eserciti allo sciopero,
Il pastorale in aria e rompiamo i ranghi!
Se persisteranno questi cannibali
A fare do noi eroi,
saranno presto conoscere i nostri proiettili
Sono per i nostri stessi generali.
Ouvriers, paysans, nous sommes
Le grand parti des travailleurs,
La terre n'appartient qu'aux hommes,
L'oisif ira loger ailleurs.
Combien de nos chairs se repaissent !
Mais si les corbeaux, les vautours,
Un de ces matins disparaissent,
Operai, contadini, noi siamo
Il grande partito dei lavoratori,
La terra appartiene solo agli uomini,
L'inattività rimarrà altrove.
Quanta nostra carne divoreranno!
Ma se i corvi, se gli avvoltoi,
Una di queste mattine scompariranno,
Le soleil brillera toujours.
Il sole splenderà sempre.
ИНТЕРНАЦИОНАЛ
L'INTERNAZIONALE
L'INTERNAZIONALE
Вставай, проклятьем
заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир
построим, —
Кто был ничем, тот станет всем.
Alzati, marchiato dalla tua
maledizione,
Mondo intero, d'affamati e di
schiavi!
La nostra mente ribolle
d'indignazione
Ed in battaglia la vita è pronta a
rischiare.
Il mondo della violenza noi
distruggerem
fino alle fondamenta, e dopo
questo
il nostro mondo, il mondo nuovo
costruirem.
Chi non era nulla tutto diventerà
presto.
Compagni avanti, il gran Partito
noi siamo dei lavoratori.
Rosso un fiore in petto c'è fiorito
una fede ci è nata in cuor.
Noi non siamo più nell'officina,
entro terra, dai campi, al mar
la plebe sempre all'opra china
Senza ideale in cui sperar.
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Questa è l'ultima
battaglia, quella finale
la genia umana risorgerà
con l'Internazionale
Su, lottiam! l'ideale
nostro alfine sarà
l'Internazionale
futura umanità!
Никто не даст нам избавленья:
Ни бог, ни царь и не герой.
Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Чтоб свергнуть гнёт рукой
умелой,
Отвоевать своё добро, —
Вздувайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!
Nessuno mai ci libererà:
Nè dio, né un eroe, né il sovrano.
Otteniamo la nostra libertà
con la nostra propria mano,
per rovesciar la tirannia con
mano capace,
per riconquistare gli averi, con
saldo
Cuore soffiate nella fornace,
Battete il ferro finch'è caldo!
Un gran stendardo al sol
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Questa è l'ultima
battaglia, quella finale
la genia umana risorgerà
con l'Internazionale
Su, lottiam! l'ideale
nostro alfine sarà
l'Internazionale
futura umanità!
Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землёй имеем право,
Но паразиты — никогда!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей, —
Для нас всё так же солнце
станет
Сиять огнём своих лучей.
Soltanto noi, lavoratori dell'invitto
esercito mondiale del lavoro,
di posseder la terra abbiam diritto,
Ma non saremo mai sfruttatori!
E se un tuono possente risuonerà
Sopra la schiera di cani e boia
truci,
Ugualmente il sole brillerà
per noi coi suoi raggi e sarà la
luce.
Lottiam, lottiam, la terra sia
di tutti eguale proprietà,
più nessuno nei campi dia
l'opra ad altri che in ozio sta.
E la macchina sia alleata
non nemica ai lavorator;
così la vita rinnovata
all'uom darà pace ed amor!
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
Questa è l'ultima
battaglia, quella finale
la genia umana risorgerà
con l'Internazionale
fiammante
dinanzi a noi glorioso va,
noi vogliam per esso giù infrante
le catene alla libertà!
Che giustizia venga noi
chiediamo:
non più servi, non più signor;
fratelli tutti esser vogliamo
nella famiglia del lavor.
Su, lottiam! l'ideale
nostro alfine sarà
l'Internazionale
futura umanità!
Avanti, avanti, la vittoria
è nostra e nostro è l'avvenir;
più civile e giusta, la storia
un'altra era sta per aprir.
Largo a noi, all'alta battaglia
noi corriamo per l'Ideal:
via, largo, noi siam la canaglia
che lotta pel suo Germinal!
Su, lottiam! l'ideale
nostro alfine sarà
l'Internazionale
futura umanità!
ГИМН СССР 1943-1955
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила навеки Великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый, могучий Советский Союз!
Славься, Отечество наше свободное,
Дружбы народов надежный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведет!
Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил:
Нас вырастил Сталин — на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил!
Славься, Отечество наше свободное,
Счастья народов надежный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведет!
Мы армию нашу растили в сраженьях.
Захватчиков подлых с дороги сметем!
Мы в битвах решаем судьбу поколений,
Мы к славе Отчизну свою поведем!
Славься, Отечество наше свободное,
Славы народов надежный оплот!
Знамя советское, знамя народное
Пусть от победы к победе ведет!
С. ОБРАДОВИЧ
S. OBRADOVIČ
ТРИБУН
IL TRIBUNO
Посвящено Н. Ленину ,
Dedicato a N. Lenin,
От Желябова. От Степана Халтурина
Ты пришел к нам в дымные окраины,
Ты пришел к нам в избы курные
С новой Истиной, с раскрытой тайной...
Da Željabov, da Stepan Chalturin
Sei giunto nelle nostre periferie fumose,
Sei giunto nelle nostre izbe sghembe
Con la nuova Verità, con il segreto svelato…
Позабыв о молитвах и книгах Будды,
Магомета, Христа и прочих,
Вслушиваются страны в
Dimentico delle preghiere e dei libri di Budda,
Maometto, Cristo e degli altri,
I paesi prestano orecchio ai
коммунистические гуды
Восставшей Европы рабочей...
Ronzii comunisti
Dell’Europa dei lavoratori in Rivolta…
Это ты разбудил, Трибун,
Наших душ сокровенные струны...
Это ты, Трибун,
Неумолчно звал
На борьбу
За Интернационал.
Fosti tu a destare, Tribuno,
delle anime nostri le corde più celate…
Fosti tu, Tribuno,
A chiamare inesorabilmente
Alla lotta
Per l’Internazionale.
Боль и рана груди твоей —
Боль и рана наших грудей.
Но, товарищ, даль светлеет...
Верь: Грядущее Настоящим будет...
Il dolore e la ferita nel tuo petto
È il dolore e la ferita nel nostro petto.
Ma, compagni, il cielo si rischiara lontano…
Credimi: Il Mondo Vero e Venturo sarà…
Скоро сбросит Мир мозолистой рукою
С плеч последний королевский герб.
Солнцем вспыхнет над Старою Землею
Коммунистический Молот и Серп...
Presto il Mondo con la sua mano nodosa
Si scrollerà dalle spalle l’ultimo stemma imperiale.
Come Sole splenderan sulla Vecchia Terra
La Falce e il Martello Comunisti…
Это ты разбудил, Трибун,
Наших душ сокровенные струны.
Это ты, Трибун,
Неумолчно звал
На борьбу
За Интернационал...
Fosti tu a destare, Tribuno,
delle anime nostri le corde più celate…
Fosti tu, Tribuno,
A chiamare inesorabilmente
Alla lotta
Per l’Internazionale…
<1920>
<1920>
III ИНТЕРНАЦИОНАЛ
LA III INTERNAZIONALE
Пусть взвизгивают на рубежах пули —
Сбрасывайте хмурых дум груз!..
Сегодня покроем Будни улиц
Лазурью праздничных блуз. ..
Земля! Не довольно ли стонала
Грудью загрубелой в оковах?
Молотом Интернационала
Бей в рабскую седину веков!
Сжигай вулканами восстаний
Гниль, Страх, Лень, Сонь...
На полдороге не встанет, не встанет
Революций огненное колесо!..
А вы, мечтающие о Христе,
Разбивающие у икон лбы,
Разве не видите: это он на кресте
Борьбы...
Слышите: трубами бурь кличет
Над голодом и болью воспаленных ран: —
Взрывайте троны Их Величеств,
Пролетарии всех стран!..
Разрушим Старое и на его костях
Мозолистым Октябрем
Мирового Совдепа стяг
Взметнем!..
Che risuonino all’estero le pallottole –
Gettate di pensieri foschi la zavorra!..
Oggi ricopriremo le strade monotone
Di bluse festive e del loro azzurro…
Terra! Inasprito dalle catene il tuo petto
Non ha già lanciato abbastanza gemiti?
Col martello dell’Internazionale batti
Sulla testa schiava e canuta dei secoli!
Brucia con i vulcani delle rivolte
Il Marcio, la Paura, la Pigrizia, l’Apatia…
La ruota delle Rivoluzioni non si volta
Infuocata e non si ferma a mezza via!...
E voi, che sognate di Cristo,
E che sulle icone la fronte vi siete rotta,
È lui sulla croce, non l’avete ancor visto,
Della lotta…
Sopra la fame e il dolore delle ferite purulente
Lo sentite? V’aduna con tempestose trombe:
I troni delle Loro Altezze fate esploder all'istante,
Proletari di tutto il mondo!...
Distruggiamo il Vecchio e sulle sue ossa
Che con l’Ottobre calloso
Del consiglio di deputati mondiale si possa
Sventolar il vessillo!...
1920
1920
ХОРОШО!
ОКТЯБРЬСКАЯ ПОЭМА
B E N E!
POEMA OTTOBRINO
1
1
Время —
вещь
были времена —
Il tempo
необычайно длинная, —
прошли былинные.
Ни былин,
ни эпосов,
ни эпопей.
Телеграммой
лети,
строфа!
Воспаленной губой
припади
и попей
из реки
по имени — «Факт».
Это время гудит
телеграфной струной,
это
сердце
с правдой вдвоем.
Это было
с бойцами,
или страной,
или
в сердце
было
в моем.
Я хочу,
чтобы, с этою
книгой побыв,
из квартирного
мирка
шел опять
на плечах
пулеметной пальбы,
как штыком,
строкой
просверкав.
Чтоб из книги,
через радость глаз,
от свидетеля
счастливого, —
в мускулы
усталые
лилась
строящая
и бунтующая сила.
Этот день
воспевать
никого не наймем.
è una cosa
incredibilmente estesa,
Ci sono state epoche
son passate quelle fiabesche.
Né fiabe,
né epos,
e nemmeno epopee.
Come telegramma,
vola,
o strofa!
Il tuo labbro gonfio
tuffa
bevi, ti bei
Del fiume
che chiamano “fatto”.
Come fil di telegrafo
questo tempo emette boati
Il mio
è un cuor
con una verità condivisa.
Questo è successo
al paese
oppur ai soldati,
Oppur
nel mio cuore
era
racchiuso.
Io voglio
che restando
con ‘sto libro un poco,
Dal mondicciolo
casalingo
Vada di nuovo
sulle spalle
d’una scarica di mitra
Come baionetta
i versi
buchi.
Ché dal testimone
felice attraverso
La gioia
Delle pupille
Nei muscoli
stanchi
si versi
Una forza
Edificatrice e ribelle.
Per cantar
questo giorno
non prendrem forestieri.
Мы
распнем
Una matita sul foglio
pianteremo noi
карандаш на листе,
чтобы шелест страниц,
как шелест знамен,
надо лбами
годов
шелестел.
in croce,
Ché il fruscio delle pagine
come fruscio di bandiere,
Sulle fronti
degli anni
faccia frusciar la sua voce.
Приказ по армии искусства
Ordine per l’esercito dell’arte
Канителят стариков бригады
канитель одну и ту ж.
Товарищи!
На баррикады! —
баррикады сердец и душ.
Только тот коммунист истый,
кто мосты к отступлению сжег.
Довольно шагать, футуристы,
в будущее прыжок!
Паровоз построить мало —
накрутил колес и утек.
Если песнь не громит вокзала,
то к чему переменный ток?
Громоздите за звуком звук вы
и вперед,
поя и свища.
Есть еще хорошие буквы:
Эр,
Ша,
Ща.
Это мало — построить па́рами,
распушить по штанине канты
Все совдепы не сдвинут армий,
если марш не дадут музыканты.
На улицу тащи́те рояли,
барабан из окна багром!
Барабан,
рояль раскроя́ ли,
но чтоб грохот был,
чтоб гром.
Это что — корпеть на заводах,
перемазать рожу в копоть
и на роскошь чужую
в отдых
осовелыми глазками хлопать.
Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы — наши кисти.
Площади — наши палитры.
Книгой времени
тысячелистой
революции дни не воспеты.
На улицы, футуристы,
барабанщики и поэты!
S’imperlinano dei vecchi le brigate
Il filo per le perline è ancora
Lo stesso. Compagni!
Sulle barricate!,
le barricate di anime e di cuori.
È colui soltanto il vero comunista
Che ha bruciato i ponti al nemico che avanza.
Basta camminare, futuristi,
Nel futuro si salta e si balza!
Non basta delle locomotive la costruzione,
Bisogna far girar le ruote e via filati!
Se la canzone non distrugge la stazione,
a cosa serve la corrente alternata?
Accumulate suono su suono
Cantando e fischiando
E si va!
Lettere buone ancor ce ne sono:
La Erre,
La Šča,
la Ša.
Non basta star in fila, e lustrate
Aver dei pantaloni le bande
Non smuoveran gli eserciti i deputati
Se la marcia non intoneranno le bande.
Portate i pianoforti per la strada,
Alle finestre come raffio la grancassa!
Che dal tamburo,
e dal pianoforte scoperchiato cada
un rombo o un tuono,
ma sia chiasso.
In fabbrica sudare sette camicie,
col muso di fuliggine coperto
e del lusso altrui esser felice
e nei dì di festa
sbattere ammaliato i stanchi occhietti.
Basta verità da miserelli.
Il passato dal cuore caccia fuori.
Le vie sono i nostri pennelli.
Le piazze le tavolozze dei nostri colori.
Il libro del tempo
Di mille pagine e più
I dì della rivoluzione non ha cantato ancora.
Uscite, futuristi, sulle strade, su,
insieme ai tamburini ed ai cantori!
1918
1918
ЦЫГАНСКИЙ ВАЛЬС НА ГИТАРЕ
VALZER GITANO SUONATO ALLA CHITARRA
Нночь-чи? Сон-ы. Прох?ладыда
Здесь в аллейеях загалохше?-го сад-ы
И доносится толико стон’ы? гиттаоры:
Таратинна – таратинна – tan.
Nnotte-uu? Sonno-uu? Ari?auu Fre-uusca
Qui nei viauuli d’un giardin-uu sile?nete
E giunge solitanto il lament-uu? D’una chitara:
Taratina – taratina – тann.
«Милылый мо-й – не? сердься:
Не тебе моё горико?е сердыце –
В нём Яга наварилыла с перы?цем ядыды
Чёрыну?ю пену любави.
“Caaaaro mi-o nont’? adirar:
Non per te il mio cuo?re cherudele
In esso le streghe c’han cotto con i peperon di
veleeeen
La ne?ra sechiuma d’amoor
Милылыя – я сычасталив.
Задыхаясь задушен?ной страстью,
Все твои повторю за тобою? я муу?ки
Толико? бы с сердыцем? бы в лад».
Ах, нночь-чи? Сонаны . Прох?ладыда
Здесь в аллейеях загалохше?го сад’ы…
И доносится толико стон? (эс) гит-тарарары
Таратин?на
Таратина
Tan…
1922
Caaaara, io son felilice.
Mi soffoca la passion, mi strin?ge la gola,
Tutte le tue sofferenze le ripeto? Dopo teeee
Fossi soletanto in pace? col cuor mio”.
Nnotte-uu? Sonno-uu? Ari?auu Fre-uusca
Qui nei viauuli d’un giardin-uu sile?nete
E giunge solitanto il lament-uu? D’una chitara:
Taratina
taratina
тann…
1922
ВОР
IL LADRO
Вышел на арапа. Канает4 буржуй.
А по пузу — золотой бамбер5.
«Мусью, скольки время?» — Легко
подхожу...
Дзззызь промеж роги... — и амба6.
Vedo un granoso. Fa le vasche il
borghese.
E sopra la trippa ha una dorata cipolla.
“Signore, c’ha l’ora?” – M’avvicino
cortese…
Baaaam sulle corna... a terra lui crolla.
Только хотел было снять часы —
Чья-то шмара шипит: «Шестая»7.
Я, понятно, хода. За тюк. За весы.
А мильтонов — чертова стая!
Quando m’accingo a fregargli quel picco
La battona squittisce: “C’è madama! Va
via!”
Io, ovvio, sparisco. Mi nascondo, mi ficco
Negli angoli. Di sbirri ce n’è una marea!
Подняли хай8: «Лови!», «Держи!»
Елки зеленые: бегут напротив...
А у меня, понимаешь ты, шанец9 жить,
Fanno bordello: “Piglialo” “Dai!”
Porco d’un mondo: mi piglia la pula…
Ho, vedi, di viver la possibilità,
4
К а н а е т – шагает (воровской жаргон)
Б а м п е р, б и м п е р, б и м б а р ы – часы (воровской жаргон)
6
А м б а – конец (воровской жаргон)
7
Ш е с т а я – опасность (воровской жаргон)
8
Х а й – шум, крик (воровской жаргон)
5
Как петух недорезанный, сердце
Come un gallo che spennano, ho il cuore
колотит.
in gola.
Заскочил в тупик: ни в бок, ни черта.
Вжался в закрытый сарай я...
Вынул горячий от живота
Пятизарядный шпайер:
Mi ficco in un vicolo, manco un buco, mi
serro
Stretto a un granaio, incollato al suo
muro…
Da sotto la maglia estraggo il ferro
caldo, cinque colpi ha nel tamburo:
— Нну-ну! Умирать так будем умирать.
В компании-таки да веселее, —
Но толпа как поперла в стороны, в мрак
И построилась в целую аллею.
– Be-e-ene! Morir per morire.
In compagnia non è poi così male,
Ma quella folla va di là, e s’infila
nel buio, disposta su tutto il viale.
И я себе прошел, как какой-нибудь
ферть,
Скинул джонку и подмигнул с глазом:
«Вам сегодня не везло, мадамочка
смерть?
Адью до следующего раза!»
E come un galletto io esco fuori e ad arte
La visiera mi calco sugli occhi ed
ammicco:
“Oggi le è andata male, madama morte?
Adieu, alla prossima, cara, amica!”
1922
1922
9
Ш а н е ц – шанс (воровской жаргон)
MANIFESTO DELL’OBERIU
L’immenso cambiamento (sdvig) rivoluzionario della cultura e della vita quotidiana, così
caratteristico del nostro tempo, viene conservato nella sfera dell’arte da una moltitudine di
fenomeni anormali. Non abbiamo ancora compreso l’indiscutibile verità che il proletariato non può
essere soddisfatto del metodo artistico delle vecchie scuole nella sfera della creazione e che i suoi
principi artistici vanno decisamente più in profondità e sono completamente eversivi nei confronti
della vecchia arte. Non è corretto pensare che Repin, che disegnò nel 1905 sia un artista
rivoluzionario […] Noi salutiamo l’esigenza di un’arte comprensibile a tutti, accessibile per forma a
qualunque scolaro di campagna, ma esigere soltanto quest’arte porta nei meandri dei peggiori errori
[…] Chi siamo? E perché c’è bisogno di noi? Noi siamo gli oberiuty, lavoratori onesti della propria
arte. Noi siamo i poeti di un nuovo modo di concepire il mondo e l’arte. Noi siamo i creatori non
soltanto di una nuova lingua poetica, ma anche i fautori di una nuova sensazione della vita e dei
suoi oggetti (predmet-nost’). La nostra voglia di creazione è universale: essa sferza ogni tipo di arte e
penetra nella vita, afferrandola a tutti i lati. E il mondo, depravato dalle lingue di una moltitudine di
stolti, invischiato nella melma “delle impressioni” e delle “emozioni”, ora risorge in tutta la purezza
delle sue forme concrete e virili qualcuno anche oggi ci fregia del titoli di zaumniki. È difficile
decidere che cosa sia, un’incomprensione totale o la comprensione senza via d’uscita delle vasi
dell’arte verbale? Non c’è scuola più invisa a noi della zaum’. Gente reale e concreta fino al midollo,
noi siamo nemici di coloro che castrano la parola e la trasformano in un bastardo insensato e muto.
Con la nostra arte noi espandiamo e approfondiamo il senso dell’oggetto e della parola, ma non la
distruggiamo in alcun modo. Un oggetto concreto, ripulito dalla scorza di uso e letterarietà, la rende
patrimonio dell’arte. Nella poesia lo scontro di sensi verbali esprime l’oggetto con la precisione
della meccanica […] Guardate l’oggetto con occhi nudi e lo vedrete ripulito dalla vecchia doratura
di letterarietà […] Gente del mondo concreto, dell’oggetto e della parola, in questa direzione
vediamo il nostro senso sociale. Avvertire il mondo con il movimento operaio della mano, ripulire
l’oggetto dall’immondizia delle ataviche culture putrefatte, davvero questa non è l’esigenz reale del
nostro tempo? Per questa ragione la nostra unione porta il nome di OBERIU, l’Unione dell’Arte
Reale.
D. CHARMS. ELIZAVETA BAM
ELIZAVETA BAM. Adesso, lo so, si aprirà la porta ed essi entreranno… entreranno di certo per
afferrarmi e cancellarmi dalla faccia della terra. Che cosa ho fatto? Se lo sapessi… Scappare? Ma
dove? Questa porta conduce sulle scale, e sulle scale incontrerò loro. Dalla finestra (guarda la
finestra). Uuu, che alto! Non posso saltare di lì! Che cosa fare?.. Eh! Sento i passi di qualcuno! Sono
loro. Chiuderò la porta e non aprirò. Che bussino pure quanto vogliono.
BUSSANO ALLA PORTA, POI UNA VOCE. Elizaveta Bam, apra! Elizaveta Bam, apra!
UNA VOCE IN LONTANANZA. Che cosa fa, non vuole aprire la porta?
UNA VOCE DALL’ALTRA PARTE DELLA PORTA. Apra, Elizaveta Bam, apra.
VOCI DALL’ALTRA PARTE DELLA PORTA.
PRIMO. Elizaveta Bam, le ordino di aprire immediatamente
SECONDO. Le dica che altrimenti sfondiamo la porta. Mi faccia provare.
PRIMO. Sfondiamo la porta, se non ci apre subito.
SECONDO. Magari non c’è.
PRIMO (piano). È qui. Dove dovrebbe essere? È corsa su per le scale. Qui c’è soltanto una porta .
(Più forte). Elizaveta Bam, glielo dico per l’ultima volta. Apra la porta. (Pausa). Sfondala.
SECONDO. Non ha un coltello?
PRIMO. No, la tiri giù a spallate.
SECONDO. Non viene giù. Aspetta, provo ancora una volta.
ELIZAVETA BAM. Non vi apro la porta finché non mi direte che cosa volete fare di me.
PRIMO. Sa da sé che cosa l’aspetta.
ELIZAVETA BAM. No, non lo so. Volete uccidermi?
PRIMO. Deve essere sottoposta e una punizione esemplare!
SECONDO. Non ci scapperà comunque!
ELIZAVETA BAM. Magari mi potete dire di che cosa mi sono resa colpevole.
PRIMO. Lo sa da sé.
ELIZAVETA BAM. No, non lo so.
PRIMO. Mi permetta di non crederle.
SECONDO. Lei è una criminale.
ELIZAVETA BAM. Ah, ah, ah Ma se mi ucciderete credete davvero che conserverete la vostra
coscienza pulita?
PRIMO. Lo faremo regolandoci con la nostra coscienza.
ELIZAVETA BAM. In questo caso, ahimè, non avete coscienza.
SECONDO. Come non abbiamo coscienza? Petr Nikolaevič, dice che non abbiamo coscienza.
ELIZAVETA BAM. Lei, Ivan Ivanovič, non ha coscienza. Lei è soltanto un furfante.
SECONDO. Chi sarebbe un furfante? Io? Io? Io sarei un furfante?
PRIMO. Un attimo, Ivan Ivanovič! Elizaveta Bam, le ord…
SECONDO. No, aspetti, Petr Nikolaevič, mi dica, sono un furfante?
PRIMO. Ma la pianti!
SECONDO. E quindi, secondo lei io sarei un furfante?
PRIMO. Sì, un furfante!!!
SECONDO. Ah, quindi secondo lei io sarei un furfante! È così che ha detto?
PRIMO. Se ne vada! Imbecille! E io che mi occupo di faccende serie. Le hanno detto una cosa e lei
si inalbera così. Chi sarebbe dopo questo? Semplicemente un idiota!
SECONDO. E lei è un ciarlatano!
PRIMO. Se ne vada!
ELIZAVETA BAM. Ivan Ivanovič è un furfante!
SECONDO. Non gliela perdono!
PRIMO. Ora la faccio ruzzolare dalle scale!
Elizaveta Bam apre la porta.
IVAN IVANOVIČ. Ci provi a farmi ruzzolare!
PETR NIKOLAEVIČ. La faccio ruzzolare, la faccio ruzzolare, la faccio ruzzolare, la faccio
ruzzolare.
ELIZAVETA BAM. Ha le braccia corte.
IVAN IVANOVIČ. Sono le mie braccia, che sono corte?
ELIZAVETA BAM. Beh, sì
IVAN IVANOVIČ. Le sue! Le sue! Vero che sono le sue?
ELIZAVETA BAM. Le sue!
PETR NIKOLAEVIČ. Elizaveta Bam, non osi parlalre così.
ELIZAVETA BAM. E perché’
PETR NIKOLAEVIČ. Perché lei è priva di qualunque voce. Lei ha compiuto un crimine orribile.
Non sta a lei dirmi delle sconvenienze. Lei è una criminale.
ELIZAVETA BAM. E perché?
PETR NIKOLAEVIČ. Che cosa perché?
ELIZAVETA BAM. Perché io sarei una criminale?
PETR NIKOLAEVIČ. Perché lei è priva di qualunque voce.
IVAN IVANOVIČ. Priva di qualunque voce.
ELIZAVETA BAM. Ma io non ne sono priva. Potete controllare sull’orologio.
PETR NIKOLAEVIČ. La faccenda non giungerà a tanto.. ho messo delle guardie alla porta e al più
piccolo spintone Ivan Ivanovič singhiozzerà girandosi di lato.
ELIZAVETA BAM. Me lo mostri, per favore, me lo mostri.
IVAN IVANOVIČ. Con piacere.
ELIZAVETA BAM. Ma è una meraviglia, come si sta bene (Urla). Mamma! Vieni qua! Sono
arrivati i prestidigitatori. Adesso viene la mamma… Vi presento, Petr Nikolaevič, Ivan Ivanovič. Ci
fa vedere qualche cosa?
IVAN IVANOVIČ. Con piacere.
PETR NIKOLAEVIČ. Alé, op! Subito, subitoIVAN IVANOVIČ Non c’è motivo di intestardirsi.
ELIZAVETA BAM. Vuole un asciugamano?
IVAN IVANOVIČ. Perché mai?
ELIZAVETA BAM. Dico per dire. Hi, hi, hi,hi.
IVAN IVANOVIČ. Ha un aspetto incredibilmente piacevole.
ELIZAVETA BAM. Sì? E perché?
IVAN IVANOVIČ. Y-y-y-y-y-y-y perché lei è un nontiscordardimé (dà un forte colpo di
singhiozzo).
ELIZAVETA BAM. Io sarei un nontiscordardimé ? Davvero ? È lei e un tulipano.
IVAN IVANOVIČ. Come ?
ELIZAVETA BAM. Un tulipano.
IVAN IVANOVIČ (incredulo). Mi fa molto piacere.
ELIZAVETA BAM (vicinissima). Mi permetta di coglierla
PADRE (con voce di basso): Elizaveta, non fare la stupida.
ELIZAVETA BAM (a suo padre). Io, paparino, ora la smetto. (A Ivan Ivanovič, vicinissima). Si
metta a quattro zampe.
IVAN IVANOVIČ. Se mmi consente, Elizaveta Tarakanovna, io andrei a casa. A casa mi aspetta
mia moglie. Ha molto bimbi. Elizaveta Tarakanovna. Mi scusi se l’ho annoiata. Non si scordi di me.
Sono una persona così, tutti mi cacciano. Perché, poi? Ho rubato qualcosa, forse? No, Elizaveta
Eduardovna, sono una persona onesta. A casa c’è mia moglia. Mia moglie ha tanti bimbi. I bambi
sono bravi. Ognuno di essi tiene tra i denti una scatola di cerini. Mi scusi. Io, Elizaveta
Michajlovna, vada a casa.
[…]
A. VVEDENSKIJ. L’ALBERO DI NATALE A CASA IVANOV
Petja Perov – bambino di un anno
Nina serova – bambina di otto anni
Varja Petrova – Bambina di diciassette anni
Volodja Komarov – bambino di venticinque anni
Sonja Ostrova – bambina di trentadue anni
Miša Pestrov – bambino di settantasei anni
Dunja Šustrova – bambina di ottantadue anni
Puzyreva – madre
Puzyrev – padre
Cane Vera
[…]
Atto I
Quadro primo
Nel primo quadro è disegnata una vasca da bagno. I bambini fanno il bagno alla vigilia di natale. C’è
anche un comò. A destra della porta i cuochi tagliano le galline e tagliano i maialini. Balie, balie e
ancora balie fanno il bagno ai bambini. Tutti i bambini stanno seduti in una grande vasca da bagno,
e Petja Perov, il bambino di un anno, viene lavao in una tinozza che sta proprio di fronte alla porta.
Sul muro a sinistra della porta è appeso un orologio. Segnano le 9 di sera.
Il bamibino di un anno, Petja Perov. Avremo l’albero di Natale? L’avremo. E se non ce l’avessimo. E
se io morissi?
Balia (tetra come una puzzola). Lavati, Petja Perov. Lavati le orecchie e il collo. Ché tu non sei
ancora in grado di parlare.
Petja Perov. Sono in grado di parlare con il pensiero. Sono in grado di piangere. Sono in grado di
ridere. Che cosa vuoi?
Varja Petrova (bambina di 17 anni). Volodja, insaponami la schiena. Lo sa dio se c’è cresciuto del
muschio. Che ne pensi?
Volodja Komarov (bambino di 25 anni). Non penso niente. Mi sono bruciato la pancia.
Miša Pestrov (bambino di 76 anni). Ora ti rimarrà una macchia. Che, lo so, non potrai mai più
lavare via con niente.
Sonja Ostrova (bambina di 32 anni). Tu, Miša, parli sempre a sproposito. Meglio se guardi che
seno che mi è venuto.
Dunja Šustrova (bambina di 82 anni). Ti vanti di nuovo. Prima delle natiche, ora del seno.
Dovresti essere timorata di Dio.
Sonja Ostrova (bambina di 32 anni). Si abbatte come un uomo ucraino adulto). Mi hai offesa.
Stupida. Cretina. Troia.
Balia (agitando l’ascia come una scure). Son’ka, se continuerai a dire la parolacce, lo dirò a tuo pare
e a tua madre, ti ammazzo con l’ascia.
Petja Perov (bambino di un anno). E tu entirai per un brevissimo istante la tua pelle spaccarsi e il
sangue schizzare. E ciò che sentirai dopo è per noi oscuro.
Nina Serova (bambina di 8 anni). Sonečka, questa balia è una matta o una criminale. Può fare tutto.
Perché poi l’avranno presa per stare con noi.
Miša Pestrov (bambino di 76 anni). Bambini, smettetela di litigare. Se fate così non vivrete fino a
vedere l’abete. E i nostri genitori hanno comprato le candeline, i confetti e i fiammiferi per
accendere le candeline.
Sonja Ostrova (bambina di 32 anni). Non mi servono le candeline, ho il mio dito.
Varja Petrova (bambina di 17 anni). Sonja, non insistere a dire queste cose. Non insistere. È meglio
se ti lavi più a fondo.
Volodja Komarov (bambino di 25 anni). Le bambine si devono lavare più spesso dei bambini,
altrimenti diventano ripugnanti. La penso così.
Miša Pestrov (bambino di 76 anni). Oh, che gusto a dire delle cose sconvenienti. Domani avremo
l’abete e tutti ci divertiremo molto.
Petja Perov (bambino di un anno). Soltanto io starò a turno in braccio a tutti gli ospiti con un
aspetto importante e stupido, come se non capissi niente. Io e l’invisibile Dio.
Sonja Ostrova (bambina di 32 anni). E quando entrerò in salotto, quando accenderanno l’albero,
mi tirerò su la gonna e farò vedere tutto a tutti.
Balia (infuriandosi). No, non mostrerai niente. E non hai nulla da mostrare, sei ancora piccola.
Sonja Ostrova (bambina di 32 anni). No, lo mostrerò. E su ciò che ho di piccolo hai ragione tu.
Ma è ancora meglio. Non è mica come per te.
Balia (afferra l’ascia e le taglia la testa). Ti sei meritata questa morte.
I bambini gridano. Assassina, sei un’assassina. Salvateci. Sospendete il bagnetto.
[…]
ГОЛУБАЯ ТЕТРАДЬ N° 10
QUADERNO AZZURRO, N. 10
Жил один рыжий человек, у которого не
было глаз и ушей. У него не было и волос,
так что рыжим его называли условно.
Говорить он не мог, так как у него не было
рта. Носа тоже у него не было.
У него не было даже рук и ног. И живота у
него не было, и спины у него не было, и
хребта у него не было, и никаких
внутренностей у него не было. Ничего не
было! Так что не понятно, о ком идет речь.
Уж лучше мы о нем не будем больше
говорить.
C'era un uomo con i capelli rossi, che non aveva
né occhi né orecchie. Non aveva neppure i
capelli, per cui dicevano che aveva i capelli rossi
tanto per dire.
Non poteva parlare, perché non aveva la bocca.
Non aveva neanche il naso. Non aveva
addirittura né braccia né gambe. Non aveva
neanche la pancia, non aveva la schiena, non
aveva la spina dorsale, non aveva le interiora.
Non aveva niente! Per cui non si capisce di chi
si stia parlando.
Meglio allora non parlarne più.
1937
1937
ЧТО
ТЕПЕРЬ
МАГАЗИНАХ
ПРОДАЮТ
В CHE COSA SI VENDE OGGI NEI
NEGOZI (Trad. di R. Giaquinta)
Koratygin andò a trovare Tikakeev с non lo
Каратыгин пришел к Тикакееву и не застал trovò in casa.
его дома.
Tikakeev in quel momento era al negozio a
А Тикакеев в это время был в магазине и comprare zucchero, carne e cetrioli.
покупал там сахар, мясо и огурцы. Каратыгин
потоптался у дверей Тикакеева и собрался
уже писать записку, вдруг смотрит, идет сам
Тикакеев и несет в руках клеенчатую
кошелку. Каратыгин увидел Тикакеева и
кричит ему:
-А я вас уже целый час жду!
-Неправда, - говорит Тикакеев, - я всего
двадцать пять минут как из дома.
-Ну уж этого я не знаю, - сказал Каратыгин, а только я уже целый час.
-Не врите! - сказал Тикакеев, - Стыдно врать.
-Милостивейший
госудать,
сказал
Каратыгин,
Потрудитесь
выбирать
выражения.
-Я считаю... - начал было Тикакеев, но его
перебил Каратыгин:
-Если вы считаете... - сказал он, но тут
Каратыгина перебил Тикакеев и сказал:
- Сами-то вы хороши!
Эти слова так взбесили Каратыгина, что он
зажал пальцем одну ноздрю, а другой
ноздрей сморкнулся в Тикакеева. Тогда
Тикакеев выхватил из кошелки самый
большой огурец и ударил им Каратыгина по
голове. Каратыгин схватился руками за
голову, упал и умер. Вот какие большие
огурцы продаются теперь в магазинах!
Koratygin gironzolò per un po' fuori dalla porta
di Tìkakeev, e stava già per lasciargli biglietto
quando vide arrivare Tikakeev in persona con in
mano una sporta di tela cerata.
Koratygin vide Tikakeev e gli gridò:
«È un'ora intera che t'aspetto!
«Non с vero.» - dice Tikakeev. «Sono solo
venticinque minuti che sono uscito di casa».
«Be', questo non lo so,» disse Koratygin -solo
che io sono rimasto qui un'ora intera».
«Non menta» - disse Tikakeev. - «Dovrebbe
vergognarsi».
«Egregio signore! » disse Koratygin. «Cerchi di
scegliere meglio le sue espressioni!»
«lo ritengo…» cominciò a dire Tikakeev, ma
Коratygin lo interruppe:
«Se lei ritiene... » disse, ma qui Koratygin Fu interrotto da Tikakeev che gli disse:
« Sei bravo tul ».
Queste parole fecero imbestialire Koratygin a
tal punto che si premette una narice con un dito
e con l'altra soffiò contro Tikakeev.
Tikakeev allora agguantò dalla borsa il cetriolo
più grosso e lo diede in testa a Koratygin.
Koratygin si portò le mani alla testa, cadde e
morì.
Ecco che cetrioli grossi si vendono adesso nei
negozi!
Николай Олейников
Nikolaj Olejnikov
Перемена фамилии
IL CAMBIO DI COGNOME
Пойду я в контору "Известий",
Внесу восемнадцать рублей
И там навсегда распрощаюсь
С фамилией прежней моей.
Andrò in redazione, al giornale “Izvestija”,
diciotto bei rubli a lor porterò,
mi separerò per sempre in quel luogo
da questo cognome che ora io ho.
Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу.
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
Io ero Caproni, io ero Alessandro,
non voglio più esserlo, ecco, insomma!
Chiamatemi ora Aquilinis Nicandro,
per questo io pago a voi questa somma.
Быть может, с фамилией новой
Судьба моя станет иной,
И жизнь потечет по-иному,
Когда я вернуся домой.
Può essere che il destino mio cambi
Col nuovo cognome che porto da adesso,
la vita andrà in un modo diverso
appena in casa farò il mio ingresso.
Собака при виде меня не залает,
А только замашет хвостом,
И в жакте меня обласкает
Сердитый подлец управдом...
..............
Il cane a vedermi non abbaierà,
ma soo scondizolerà con amore,
parole d’affetto per me troverà
il burbero e abietto amministratore
………………………………………………
Свершилось! Уже не Козлов я!
Меня называть Александром нельзя.
Меня поздравляют, желают здоровья
È fatta! Oramai non son più caproni!
Nessuno Alesssandro mi può più chiamare.
Mi porgono auguri e congratulazioni
Родные мои и друзья.
Gli amici ed anche i miei familiari.
Но что это значит? Откуда
На мне этот синий пиджак?
Зачем на подносе чужая посуда?
В бутылке зачем вместо водки коньяк?
Ma che è? Ma qual’è la ragione per cui
è blu il color della giacca che porto?
Perché sul vassoio ci son piatti altrui,
e nella bottiglia non vodka, ma porto?
Я в зеркало глянул стенное,
И в нем отразилось чужое лицо.
Я видел лицо негодяя,
Волос напомаженный ряд,
Печальные тусклые очи,
Холодный уверенный взгляд.
Gettato ho un'occhiata allo specchio sul muro,
il viso d'un altro vi si è riflettuto.
Ho visto la faccia di un farabutto
aveva i capelli tutti impomatati
ed occhi infelici e senza una luce,
lo sguardo sicuro e assai distaccato.
Тогда я ощупал себя, свои руки,
Я зубы свои сосчитал,
Потрогал суконные брюки И сам я себя не узнал.
Le mani e il mio corpo ho sondato a tastoni
allora, ho contato poi dente per dente,
toccato la stoffa dei miei pantaloni.
Non riconoscevo me stesso per niente.
Я крикнуть хотел - и не крикнул.
Заплакать хотел - и не смог.
"Привыкну,- сказал я,- привыкну!" Однако привыкнуть не мог.
Volevo strillare, ma poi non strillai.
O mettermi a piangere, ma non ci riuscii.
Mi dissi, coraggio, ti ci abituerai.
Però a abituarmi io non ci riuscii.
Меня окружали привычные вещи,
И все их значения были зловещи.
Тоска мое сердце сжимала,
И мне же моя же нога угрожала.
Avevo intorno le solite cose,
le loro nature parevano odiose.
Un grande dolore il cuor mi schiacciava,
la gamba, la mia è, e mi minacciava.
Я шутки шутил! Оказалось,
Нельзя было этим шутить.
Сознанье мое разрывалось,
И мне не хотелося жить.
Scherzavo di gusto! Finii però quando
capii che la cosa non era una celia.
Già, la mia coscienza si stava spezzando.
Di vivere io non avevo più voglia.
Я черного яду купил в магазине,
В карман положил пузырек.
Я вышел оттуда шатаясь.
Ко лбу прижимая платок.
Comprai del veleno corvino in negozio,
e in tasca infilai quella boccetta.
Uscii da quel posto con passi insicuri,
la fronte asciugandomi col fazzoletto.
С последним коротким сигналом
Пробьет мой двенадцатый час.
Орлова не стало. Козлова не стало.
Друзья, помолитесь за нас!
Con l'ultimo suono, un ding così corto
la mia dodicesima ora verrà.
È morto Aquilinis, Caproni è morto.
Amici, pregate per noi con pietà!
1934
1934
О НУЛЯХ
SUGLI ZERI
Приятен вид тетради клетчатой:
В ней нуль могучий помещен,
А рядом нолик искалеченный
Стоит, как маленький лимон.
Adoro l'aspetto del quaderno a quadretti:
in esso è disposto uno zero enorme,
un vizzo limone che è uno zeretto
sta accanto, sciancato e pure deforme.
О вы, нули мои и нолики,
Я вас любил, я вас люблю!
Скорей лечитесь, меланхолики,
Прикосновением к нулю!
O voi, cari zeri, o miei zeretti,
io vi amo, vi amo, vi amo davvero!
E voi, sconfortati, curatevi in fretta
col solo contatto, sfiorando uno zero!
Нули - целебные кружочки,
Они врачи и фельдшера,
Без них больной кричит от почки,
А с ними он кричит «ура».
Gli zeri cerchietti sono officinali,
dottori essi sono, infermieri. Se è privo
di essi il malato lamenta dei mali,
con loro al contrario lui grida “evviva”.
Когда умру, то не кладите,
Не покупайте мне венок,
А лучше нолик положите
На мой печальный бугорок.
E quando morrò voi non deponete,
e non acquistate corone o mazzetti,
ma uno zeretto soltanto mettete
voi sopra il mio mesto e triste poggetto.
1934
1934
ХВАЛА ИЗОБРЕТАТЕЛЯМ
LODE AGLI INVENTORI
Хвала изобретателям, подумавшим о Sia lode agli inventori, che pensarono ai congegni
мелких и
piccoli e strampalati:
смешных приспособлениях: pinzette per lo zucchero, bocchini per fumare,
О щипчиках для сахара, о мундштуках
для
папирос, sia lode a colui che ha proposto d'applicare timbri
sui
Хвала тому, кто предложил печати
certificati,
ставить в
o che ha costruito becco e coperchio per teiere.
удостоверениях,
Кто к чайнику приделал крышечку и нос. Che costruì di gomma il primo ciuccio per
poppanti,
Кто соску первую построил из резины,
che inventò la semola, la pastasciutta,
Кто макароны выдумал и манную крупу,
che ha insegnato alla gente con l'infuso di lamponi a
Кто научил людей болезни изгонять
cacciare via i malanni,
отваром из
che preparò veleni che dan morte alle blatte.
малины,
Кто изготовил яд, несущий смерть клопу. Sia lode a colui che ha per primo ha dato a cani e
gatti
Хвала тому, кто первый начал называть
nomi umani,
котов и
che tra gli scarabei il sacro e lo stercorario elesse a
кошек человеческими именами,
specie,
Кто дал жукам названия точильщиков,
che decorò i cucchiaini per il tè con lettere e iniziali,
могильщиков и дровосеков, che suddivise i greci in antichi e semplicemente
Кто ложки чайные украсил буквами и greci.
вензелями,
Кто греков разделил на древних и на
просто
Voi, matematici, che rivelaste il segreto per erigere
греков. con
i fiammiferi castelli,
Вы, математики, открывшие секреты
voi, tecnici, che concepiste la tagliola per farfalle, il
перекладывания спичек,
retino,
Вы, техники, создавшие сачок - для e gli inventori delle fibbie, dei bottoni, delle asole e
бабочек
bretelle
капкан, e tu, creatore della salsa al peperoncino!
Изобретатели
застежек,
пуговиц,
петличек
O incredibili futilità, le idee che a voi stanno alla
И ты, создатель соуса-пикан!
base,
son per me la cosa più godibile!
Son dello sguardo mio l'incanto, per la mente
Бирюльки чудные, - идеи ваши - мне
un'ossessione. . .
всего
Sia lode a colui che il barboncino al leone rese
дороже! simile
Они томят мой ум, прельщают взор...
a chi inventò del controllore la mansione.
Хвала тому, кто сделал пуделя на льва
похожим
И кто придумал должность - контролер!
СОНЕТ
SONETTO (Trad. di R. Giaquinta)
Удивительный случай случился со мной: я
вдруг забыл, что идет раньше - 7 или 8.
Я отправился к соседям и спросил их, что
они думают по этому поводу.
Каково же было их и мое удивление, когда
они вдруг обнаружили, что тоже не могут
вспомнить порядок счета. 1,2,3,4,5 и 6
помнят, а дальше забыли.
Мы все пошли в комерческий магазин
"Гастроном", что на углу Знаменской и
Бассейной
улицы, и спросили кассиршу о нашем
недоумении. Кассирша грустно улыбнулась,
вынула изо рта маленький молоточек и,
слегка подвигав носом, сказала:
- По-моему, семь идет после восьми в том
случае, когда восемь идет после семи.
Мы поблагодарили кассиршу
и
с
радостью выбежали из магазина. Но тут,
вдумываясь в слова кассирши, мы опять
приуныли, так как ее слова показались нам
лишенными всякого смысла.
Что нам было делать? Мы пошли в
Летний сад и стали там считать деревья. Но
дойдя в счете до 6-ти, мы остановились и
начали спорить: по мнению одних дальше
следовало 7, по мнению других - 8.
Мы спорили бы очень долго, но, по
счастию тут со скамейки свалился какой-то
ребенок и сломал себе обе челюсти. Это
отвлекло нас от нашего спора.
А потом мы разошлись по домам.
Mi è capitato un caso sorprendente: di colpo ho
dimenticato cosa viene prima, il sette о l’otto.
Sono andato dai vicini e ho chiesto cosa ne
pensassero.
Qual’è stata mai la loro e la mia meraviglia
quando si sono resi conto di colpo che neppure
loro riuscivano a ricordare l'ordine dei numeri:
uno, due, tre, quattro, cinque e sei se li
ricordavano, ma quello che viene dopo se
l'erano dimenticato.
Tutti insieme siamo andati al negozio
Gastronomia all'angolo tra la Znamenskaja e la
Bassejnaja, e ci siamo rivolti con il nostro
problema alla cassiera. La cassiera ha sorriso
con tristezza, ha tirato fuori dalla bocca un
martelletto e, muovendo leggermente il naso, ha
detto:
- Secondo ine, il sette viene dopo l'otto nel caso
in cui l'otto venga dopo il sette
Abbiamo ringraziato la cassiera e felici ci siamo
precipitati fuori dal negozio. A questo punto,
però, riflettendo bene sulle parole della cassiera
ci siamo avviliti di nuovo, perché esse ci sono
sembrate prive di senso.
Che fare? Siamo andati al Giardino d'Estate e là
ci siamo messi a contare gli alberi. Ma arrivati al
sei ci siamo fermati e ci siamo messi a discutere:
secondo alcuni dopo veniva il sette, secondo
altri l'otto.
Saremmo rimasti lì a discutere per un bel pezzo
se per fortuna a un certo punto da una panchina
non fosse caduto un bambino, rompendoti
tutt’e due le mascelle. Il fatto ci ha distolto dalla
nostra discussione.
Poi siamo tornati ognuno a casa sua.
1935
1935
CADERE (Trad. di R. Giaquinta)
Due uomini caddero dal tetto. Caddero entrambi dal tetto di un edificio a cinque piani di
recente costruzione. Una scuola, se non sbaglio. Scivolarono seduti lungo il tetto fino all'orlo, e di
qui cominciarono a cadere. Fu Ida Markovna a notare per prima la loro caduta. Stava alla finestra
nel palazzo di fronte e si soffiava il naso in un bicchiere. E all'improvviso vide uno che cominciava
a cadere dal tetto della casa di fronte. Guardando meglio, Ida Markovua vide che erano ben due che
stavano cominciando a cadere contemporaneamente. Perdendo del tutto la testa Ida Markovna si
strappò di dosso la camicia e con la camicia si mise a strofinare in fretta in fretta il vetro appannato
per vedere meglio chi era che cadeva dal tetto. Tuttavia, rendendosi conto che magari quelli che
stavano cadendo dal canto loro potevano vederla nuda e pensare di lei chissà che cosa, Ida
Markovna saltò via dalla finestra e si nascose dietro un treppiede di vimini su cui una volta stava un
vaso di fiorì.
In quel momento quelli che stavano cadendo furono visti anche da un’altra persona che
viveva nella stessa casa di Ida Markovna, ma due piani sotto. Anche questa persona si chiamava Ida
Markovna. In quel momento era seduta con i piedi sul davanzale e si stava attaccando un
bottoncino a una scarpa. Gettando uno sguardo dalla finestra scorse i due che cadevano dal tetto.
Ida Markovna cacciò uno strillo e, saltata giù dal davanzale cercò affannosamente di aprire la
finestra per vedere meglio come i due che erano caduti dal tetto si sarebbero schiantati al suolo. Ma
la finestra non si apriva. Ida Markovna ricordò che l'aveva fissata in basso con un chiodo, e si
slanciò verso la stufa, dove teneva gli strumenti: quattro martelli, uno scalpello e le tenaglie.
Afferrate le tenaglie, Ida Markovna соrsе di nuovo alla finestra ed estrasse il chiodo. Ora la finestra
si spalancò con facilità. Ida Markovna si sporse dalla finestra e vide i due che con un sibilo volavano
verso terra.
In strada si era già raccolta una piccola folla Si udivano già dei fischi e al luogo dell’atteso
evento si avvicinava senza fretta un poliziotto di bassa statura. Un guardiano nasuto si affannava a
far spostare la gente, spiegando che quelli che stavano cadendo dal tetto potevano piombare sulla
testa degli astanti. Nel frattempo entrambe le Ide Markovne, una vestita e l'altra nuda, si sporgevano
dalla finestra, strillavano e battevano i piedi. Ed ecco, finalmente, le braccia spalancate e gli occhi
sbarrati, i due che erano caduti dal tetto si schiantarono al suolo.
Cosi a volte anche noi, cadendo dalle altezze raggiunte, andiamo a sbattere contro il tetro
montacarichi del nostro futuro.
Scritto in quattro giorni Terminato il [7 ottobre] 1940
ВЫВАЛИВАЮЩИЕСЯ СТАРУХИ
VECCHIE CHE CADONO
(Trad. di R. Giaquinta)
Одна старуха от чрезмерного любопытства
вывалилась из окна, упала и разбилась.
Из окна высунулась другая старуха и стала
смотреть вниз на разбившуюся, но от
чрезмерного любопытства тоже вывалилась из
окна, упала и разбилась.
Потом из окна вывалилась третья старуха,
потом четвертая, потом пятая.
Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело
смотреть на них, и я пошел на Мальцевский
рынок, где, говорят, одному слепому подарили
вязаную шаль.
Una vecchia, per la troppa curiosità, si sporse
troppo dalla finestra» cadde e si sfracellò.
Dalla finestra si affaccio un'alti a vecchia e si
mise a guardare giù quella che si era sfracellata,
ma. per la troppa curiosità, si sporse troppo
dalla finestra, cadde e si sfracellò.
Poi dalla finestra cadde una terza vecchia, poi
una quarta, poi una quinta.
Quando cadde la sesia vecchia mi stancai di
guardarle, e me ne andai al mercato
Mal’cevskij, ove, dicevano, a un cieco avevano
regalato uno scialle fatto ai ferri.